Книга Високосный, 2008 год, страница 40 – Александр Омельянюк

– «Да! Ты прав!» – согласилась начальница.

Но всё равно Платон почувствовал, что Надежда Сергеевна боится что-то сказать, попросить сделать Алексея и Гудина из области работ рабочего, грузчика, боясь, что те начнут артачиться и упрекать её, что она неправа:

– «Платона не было на работе целых два месяца, и мы за него работали!».

Поэтому она, боясь такого говна, всё-таки старалась с ними лишний раз не связываться, а давать поручения безотказному Платону Петровичу.

А Платон рассуждал просто: Мне платят – я работаю! Я работаю здесь за деньги, и всё! Все остальные эмоции и переживания надо убрать в карман!

Но и с Надеждой Сергеевной Платон Петрович не позволял теперь себе никаких других тем, кроме производственной. За что боролись, на то и напоролись!

И для Надежды Сергеевны теперь типичным стало:

– «Ты сегодня на работу пришёл позже. Так что задержись, поработай ещё!».

Платон стал замечать, что у их начальницы стали проявляться черты эксплуататора.

Иногда проявляющейся алчностью и жадностью, а теперь ещё и необоснованными претензиями, она стала ему иногда чем-то напоминать его бывшего начальника С. А. Сулисова.

Иногда Платону приходилось и отбиваться от её нападок, попутно надсмехаясь над нею и тонко хамя в ответ:

– «Ты мне покажи человека, который сможет сделать больше и лучше! Я плюну ему в рожу!».

А вообще говоря, по большому счёту, в связи с такой морально-психологической обстановкой в их коллективе, Платону давно пора было завязывать с этими, так называемыми коллегами.

Они так надоели Платону своей невоспитанностью, бесцеремонностью и прочими недостатками, что он не хотел с ними общаться вообще, как будто их нет.

И этикета за это время у его коллег что-то не прибавилось.

А ведь этикет, правила общения, создаются людьми, обществом, для удобства именно общения, для формирования уважения друг к другу и к себе, для поддержания культуры, для красоты жизни, наконец! – рассуждал философ.

И во многом в нарушении и несоблюдении производственного этикета выделялся Иван Гаврилович Гудин, который продолжал быть Гавнилычем.

Он по-прежнему регулярно или периодически говнил с упорством, недостойным продолжения.

У Ивана Гавриловича хамство давно стало частью, нормой жизни.

– «Ну, что ты всё время чужие трусы нюхаешь? А-а! Это у тебя профессиональное!?» – в очередной раз обрывал его Платон.

Или, в другой раз, Платон снова был вынужден вставлять хаму:

– «Ванёк! Ну, что ты всё время встреваешь в чужие разговоры? Ты, и впрямь, в каждой жопе затычка!».

Как-то комментируя неудачу Гудина, Платон ответил ему той же монетой за его прежнее:

– «А-А! Не знаешь! Да ты просто не знаешь!».

В ответ на эти слова Платона Гудин возразил:

– «Да, знаю, знаю!».

На что последовало теперь убийственное от Платона:

– «А тогда чего спрашиваешь?!».

Тогда Гудин попытался опять взять реванш в другом.

– «И чего это ты всё время за Лёшкой дверь закрываешь, как швейцар?!» – чуть ли не захлебнулся он от смеха и удовольствия.

– «А я закрываю дверь не за ним, а для себя!».

– «Так ты так замучишься для себя закрывать!».

– «Нет! Это он замучится для себя её всё время открывать!».

– «Как это?!».

– «Да, вот так это! Мне, чтобы закрыть, нужно подойти к двери, взяться за ручку и пятясь, за собой её потянуть! А ему? Надо подойти к двери, взяться за ручку и повернуть её, а затем попятиться сначала назад, открывая её, и только потом снова идти вперёд! Лишние движения!».

– «Ну, ты и математик!» – оценил Гудин.

– «Да! Математика – наука точная! Но не всем она даётся!» – согласился с ним механик.

– «М-да!» – задумчиво протянул Гудин.

– «Так сколько раз он её откроет, столько же раз я её и закрою! Или наоборот! Так что ему приходится больше ходить и руками шевелить! Вот и вся арифметика!» – наконец завершил Платон разъяснительную работу.

Гудин ушёл к себе, что-то докладывая начальнице.

Позже Надежда опять поинтересовалась:

– «Платон! А что ты на этот раз не ответил Иван Гаврилычу на его хамство?».

– «Да мне надоело опускаться до его уровня низкого человека. Мне ещё не хватает его заботы, кому бы нахамить, или насолить, оскорбить, обидеть кого!? Да, и вообще, да ну его в жопу! Эту язву с его стариковскими заскоками!».

Не поняв такого нового к себе отношения со стороны Платона, Гудин долгое время находился в напряжении, и, в конце концов, не выдержав, начал первым атаковывать Платона репликами и оскорблениями.

Поэтому тому ничего не оставалось, как в очередной раз поставить хама на место.

В другой раз Платон успел услышать лишь обрывок фразы Гаврилыча, не слыша, что ему предлагала сделать Надежда.

До Платона донёсся только визгливый голос Гудина:

– «Это его проблемы!».

И речь здесь однозначно шла о Платоне.

Ну, и хрен с тобой! – подумал он – Мои, так мои! Запомним!

Но буквально через минуту Иван Гаврилович уже вёз на тележке свою проблему – тяжёлую коробку с каким-то мусором, собранным им за лето на пару с Алексеем.

Однако у старца хватило совести, вернее, как раз её и не хватило, попросить Платона:

– «Иди! Помоги разгрузить!».

Ведь и ранее, при малейшей возможности, особенно при посторонних, Гудин всегда давал указания Платону.

Но, видимо, сразу осознав, выраженное на этот раз в просьбе, своё падение, он решил исправиться и в отместку опустить Платона:

– «Ты же у нас рабочий!» – пытался дурень уесть его.

Если бы Гаврилыч ничего этого бы не добавил, Платон, может быть, и пошёл бы ему помогать, или хотя бы только может, ответил ему:

– «А это твои проблемы!».

Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.

Поэтому ответ ему был совсем другой:

– «Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!».

– «Для этого надо многому учиться!» – вскричал Гудин, не желая быть с Платоном на одном уровне.

– «Безделью?! Я никогда бы ему не учился! И не буду! Это твоя епархия, мудак!» – ответил ему Платон, распаляясь к концу фразы.

Но Гудин не унимался. Он увёз тележку сам, а потом пожаловался Надежде: