Книга Високосный, 2008 год, страница 41 – Александр Омельянюк

– «Платон там отказывается работу делать!».

И тут же с выпученными и бешенными от злости глазами вбежала Надежда Сергеевна, и, глядя на невозмутимого, уже чуть умерила свой пыл:

– «Платон! У нас общая работа!».

– «Ну!?» – начал тот вызывающе.

– «Я знаю, что у нас общая! Я разве отказываюсь? А что тебе только что ответил Гаврилыч? Что? Что это мои проблемы! И тут же он просит, даже требует, меня помочь ему?! Нужно быть последним мудаком, чтобы согласиться на это! Вот он и получил, чтоб отстал!».

Это успокоило Надежду. Желая несколько загладить свою вину, она вскоре начала рассказывать последние важные новости о своей семье.

Распалившись, она взахлёб поделилась, как они с сыном на двоих вчера вечером съели арбуз весом в тринадцать килограмм. На что Платон с подколом заметил:

– «Ты наверно в эту ночь и увидела, какая она звёздная и лунная?!».

А новая позиция, вернее оппозиция Платона по отношению к коллегам привела к тому, что смех, инициатором которого обычно был он, надолго и практически полностью покинул стены их ООО «Де-ка».

Некоторым исключением стала лишь Надежда Сергеевна, которая тоже была Козерогом и оптимистом, как и Платон, и тоже летом жила загородом.

Может теперь и поэтому, ставить штампики на этикетках Надежда Сергеевна взялась в этот раз сама. И этим она, конечно, помогла Платону.

А когда приехавший с задания Алексей, непонятно для чего и с какой целью, поинтересовался у Платона, почему он теперь сам нарезает этикетки, а не Иван Гаврилович, тот ответил:

– «Ха! Так Иван Гаврилович их плохо режет, криво, и штампик ставит сикось-накось, смазывая краску!».

Алексей, видимо, хотел уесть Платона, сказав, что-нибудь типа:

Ага! Вот теперь ты сам режешь! Так тебе и надо!

Но в этот раз не получилось!

Так что теперь до следующего раза!

И когда Алексей, в следующий раз, попытался выдать какой-то юмор против Платона, что тот увидел по его появившейся саркастической улыбке, то вовремя был им остановлен:

– «Не надо, Лёш! Не напрягайся!».

А когда Ляпунов по какому-то очередному надуманному поводу подумывал придраться к Платону, например фразой: зачем ты вахтёру ключи отдаёшь, то Платон просто жёстко осадил его:

– «Лёш! Ты тут мне Ваньку не валяй… Гудина! А то будешь, как и он, опущенным!».

А вообще-то общение с Алексеем было очень редким.

Намного чаще приходилось общаться с Гудиным или Надеждой, а то и со всеми вместе.

– «А где наш дедушка Альфонс?» – поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.

– «Ну, что ты так сразу… о нём?!» – поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.

Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:

– «Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!».

В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:

– «А у тебя тут никого нет?» – спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.

И не успела Нона ответить, как Платон заключил:

– «А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!».

И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.

Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.

Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.

Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:

– «Спасибо Вам большое!».

На что дурачок ответил в привычной манере:

– «Спасибо в карман не положишь!».

И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:

– «Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!».

И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:

Платон – клеить этикетки, а Гудин – курить и чесать языком с женщинами.

Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:

– «А это, как мычание ягнят!» – похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.

А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:

– «Ну, что?» – спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.

– «Тюльку гнать не будем?!» – помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.

На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.

На что уже возмущённый Платон попросил её:

– «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».

В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:

– «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» – домогалась она.

– «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» – отбился он от сумасшедшей.

– «Кого дерёт чужое горе?!» – услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.

Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.

– «А где этот-то? Старичок-мудачок!» – спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.

Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:

– «Не Кочет ты, а куроёбов!» – вскипел Гаврилыч.

– «Пардон! Козла-то я и не приметил!» – успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.

Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:

– «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.

Но тот сразу отбился:

– «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».