Книга Обещание поцелуя, страница 2 – Стефани Лоуренс

—Мужчину. — Мать-настоятельница совсем запыхалась, но старалась сохранять достоинство. — Граф де Вишесс предупредил нас, что какой-то сумасшедший намеревается встретиться с мадемуазель Маршан. А эта глупая бестолковая девчонка… — Даже в темноте было видно, что глаза матери-настоятельницы сверкают гневом. — Мужчина был здесь, я в этом уверена! Он, должно быть, спустился по стене. Он не проходил мимо вас? Вы не заметили его?

Широко раскрыв глаза, Хелена повернула голову направо, в сторону, противоположную спрятавшемуся в кустах незнакомцу. Она кивнула на главные ворота и взмахнула рукой.

— Ворота! Если мы поспешим, то догоним его!

Группа изменила направление и скрылась в саду, разбежавшись в разных направлениях, крича, стуча по бордюрам, окаймлявшим дорожку, совершенно обезумев в поисках какого-то мифического сумасшедшего, а не мужчины, который всего-навсего упал к ее ногам.

Наступила тишина, крики и вопли растаяли в ночи. Плотнее закутавшись в шаль и сложив на груди руки, она смотрела, как незнакомец выходит из тени.

— Большое спасибо, мадемуазель. Нет нужды объяснять, что я не сумасшедший.

Его глубокий голос, правильная речь говорили ей больше, чем сами слова. Хелена посмотрела на стену, с которой он свалился. Колетт Маршан покинула монастырь год назад, но накануне снова была водворена сюда встревоженными родственниками и теперь дожидалась брата, который увезет ее домой. Поведение Колетт в салонах Парижа, по слухам, наделало много шума. Хелена посмотрела на незнакомца, приближавшегося к ней.

— Кто вы? — спросила она.

Его тубы, длинные и несколько тонкие, но завораживающе красивые, изрекли:

— Англичанин.

Она бы никогда не догадалась об этом, слушая его речь: он говорил без всякого акцента. Однако это открытие многое объясняло. Она слышала, что англичане часто бывают высокими и поступают безрассудно — по парижским меркам.

Прежде она не встречала ни одного из них. Это открытие читалось в ее прекрасных прозрачных глазах. В серебристом свете луны Себастьян не мог разглядеть, какого они цвета: голубые, серые или зеленые, И сожалел, что у него нет времени это выяснить. Он осторожно провел пальцем по ее щеке.

— Еще раз благодарю вас, мадемуазель.

Он сделал шаг, чтобы уйти, сказав себе, что должен уходить, но почему-то уходить ему не хотелось.

В темноте что-то блеснуло, и он посмотрел туда. Позади нее с одной из ветвей липы свисала гроздь омелы.

Совсем как на Рождество.

Проследив его взгляд, она тоже взглянула на липу и тоже увидела свисавшую омелу. Затем ее взгляд вернулся к нему, к его глазам и губам.

Ее лицо напоминало лицо французской мадонны, не парижской, а именно французской — более драматичное, более живое. Себастьян обнаружил, что его к ней влечет. Чувство это захватило его целиком, и он наклонил голову.

Медленно. Она дал ей достаточно времени, чтобы уйти.

Она не ушла. Она подняла к нему лицо.

Его губы коснулись ее губ и слились с ними в самом целомудренном поцелуе за всю его жизнь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули, и он всем существом своим ощутил ее невинность.

Спасибо — это все, что он сказал поцелуем; все, что позволил себе сказать.

Он оторвался от нее. Их взгляды встретились, дыхание смешалось.

Он снова наклонился к ней.

На этот раз ее губы сами потянулись к нему, мягкие, щедрые… нерешительные. Желание поцеловать жадно было сильным, но он обуздал его, взяв только то, что она невинно предлагала ему, а возвращая не более того, что получил от нее. Они обменялись поцелуями, в которых были обещание и жажда, хотя он понимал всю невозможность ее утолить, и надеялся, что она тоже все понимает.

Себастьян с трудом прервал поцелуй, голова его кружилась. Он ощущал теплоту ее тела, хотя и не дотрагивался до нее. Заставив себя отступить назад, он поднял голову и перевел дыхание.

Его взгляд остановился на омеле. Чисто импульсивно он потянулся и сорвал одну свисавшую веточку. Ощущение этой веточки между пальцами вернуло его к реальности.

Он отступил еще на шаг, прежде чем позволил себе встретиться с ней взглядом.

— Joyeux Noe ^[2].

Он продолжал отступать, поглядывая на главные ворота.

Кровь стучала у Хелены в висках, голова кружилась…

— Идите туда. — Она махнула рукой в противоположную от главных ворот сторону. — Идите вдоль стены. Там вы найдете деревянную калитку. Правда, я не знаю, не заперта ли она… — Хелена пожала плечами. — Через нее девушки выходят из монастыря. Она ведет в переулок.

Англичанин изучающе посмотрел на нее, и его рука скользнула в карман, пряча в его глубинах веточку омелы.

— Au revoir, mademoiselle ^[3]. — Он повернулся и исчез в темноте.

Не прошло и минуты, как она перестала видеть и слышать его. Плотнее закутавшись в шаль, Хелена задержала дыхание, стараясь запомнить волшебство этой ночи, в объятиях которой они только что побывали, затем неохотно продолжила свой путь.

Как только сказка закончилась, холод, которого она не замечала раньше, пробрал до костей, и ей пришлось ускорить шаг. Она осторожно дотронулась до своих губ. Ей казалось, что они сохранили тепло и прикосновение его рта.

Кто он? Почему она не спросила? А может, ей лучше этого не знать? В конце концов, эта встреча была случайной, так же как неуловимое обещание в поцелуе.

Почему он оказался здесь? Утром она узнает об этом от Колетт. Но разве он сумасшедший?

Она хитро улыбнулась. Она никогда не верила тому, что говорил граф де Вишесс. И если англичанину удалось натянуть нос ее опекуну, ей остается только радоваться, что она помогла ему в этом.

Ноябрь 1783 года Лондон

Колетт отказалась называть его имя — имя этого сумасшедшего англичанина, и вот он стоит, высокий, стройный и такой же красивый, как и прежде, только теперь уже на семь лет старше. Переходя от одной группы к другой под гул светских бесед, Хелена внезапно замерла, не в силах сделать ни шагу дальше.

Званый вечер леди Морплет был в полном разгаре. Была середина ноября, и мода требовала открытия светского сезона. Рождество было не за горами, и запах еловых веток наполнял воздух. Во Франции приближение Рождества тоже не оставляло людей равнодушными. И хотя связи между Лондоном и Парижем ослабевали, Лондон все еще продолжал подражать Парижу: своим блеском, своим очарованием, богатством и великолепием, светскими развлечениями и даже пытался конкурировать в этом с французским двором. По правде говоря, Лондон кое в чем превосходил Париж — здесь не было угрозы общественных беспорядков, и никакие канальи не прятались в тенях за стенами. Здесь люди благородного происхождения и достаточно богатые, чтобы считать себя элитой, могли улыбаться, смеяться, свободно наслаждаясь вихрем праздничной суеты, заполнявшей все недели, предшествующие Рождеству.