Онлайн книга «Эликсир Купрума Эса»
Он говорил о каком-то замере яркости и освещённости (Зоя ровно ничего не поняла); он то вставлял в экспонометр какую-то белую пластиночку, то вынимал её… Потом Иван Иванович положил «Ленинград» на стол, рядом с которым стоял, и достал с полки за своей спиной другой прибор, побольше. – А такого экспонометра вы в продаже не найдёте, – сказал он. – Его сконструировали в нашей лаборатории. С его помощью вы можете не только определить выдержку при печати, но и правильно подобрать фотобумагу по степени контрастности. Дальше опять пошли объяснения, в которых Зоя ничего не понимала, да она и не старалась понять. Оглянувшись назад, она увидела, что за её спиной, шагах в трёх, стоит Родька Маршев! Заметив, что она смотрит на него, он тут же принялся старательно разглядывать полки с аппаратурой, как будто только ради них он и пришёл. Зоя отвернулась и стала думать, как начать с Маршевым объяснение. – А теперь пройдёмте в лабораторию, и я вам покажу экспонометр в действии, – сказал Иван Иванович, и все фотолюбители ушли за ним в другую комнату, полутёмную, лишь тускло освещённую жёлто-зелёными фонарями. Экспонометр «Ленинград» остался лежать на столе. Зоя оперлась об этот стол спиной и скрестила на груди руки. – Ну-ка, Маршев, подойди сюда! – тихо сказала она. Маршев подошёл и, чуть улыбаясь, тоже скрестил на груди руки: – Так! Я слушаю. – Скажи, Маршев, чего ты всё ходишь за мной? Чего ты выслеживаешь? Маршев продолжал чуть улыбаться. Его физиономия в веснушках показалась Зое какой-то очень самодовольной. – Я не выслеживаю, я просто наблюдаю. – Чего наблюдаешь? – Тебя. – А… а с какой стати ты меня наблюдаешь? Маршев подумал, подумал и наконец придумал такую фразу: – Потому что ты очень интересный объект для наблюдения. Зоя оторопела и вместе с тем ещё больше разозлилась. Разозлилась неизвестно на кого, скорее всего – на себя. Ещё вчера она воображала, что Маршев пялит на неё глаза потому, что влюблён, а вот сегодня… Она прищурилась и медленно спросила: – А это ещё почему я интересный объект? Мартов шагнул поближе и опёрся левой ладонью о стол так, что пальцы его почти касались экспонометра: – Слушай, Ладошина: давай говорить начистоту. Хочешь? – Да, хочу! – Ну вот скажи мне, пожалуйста, почему ты так покраснела, когда Павлов назвал это мероприятие фигнёй? – Я… я вовсе не покраснела… С чего мне краснеть? – Нет, покраснела, и ещё как! И теперь пойми, Ладошина, я за тобой давно слежу и давно кое-что понимаю. – Что понимаешь? – А хотя бы вот что: директор Дворца пионеров не такой уж дурак, чтобы устраивать этот базар, если бы на него кто-нибудь не повлиял. А? Если бы Родя начал разговор иначе, если бы, положим, он припомнил сначала случай с Лёвой Трубкиным или с Борькой и Сёмкой, возможно, всё кончилось бы по-другому. Но сейчас в уме и без того огорчённой Зойки мелькнули одна за другой две мысли: во-первых, Маршев догадался каким-то образом о её замечательной силе, а во-вторых, он понимает, что она смогла использовать эту замечательную силу только для организации «базара». Снова Зойке захотелось заплакать от злости на себя, а заодно и на всех, и тут же ей очень захотелось, чтобы Маршев поменьше воображал о себе и чтобы у него стало так же скверно на душе, как сейчас у неё. Она тоже разняла скрещённые на груди руки и, указав на экспонометр, проговорила негромко, но повелительно: – А ну возьми эту штучку и сунь себе в карман! Родя взял экспонометр и сунул его в карман брюк. Тут Зоя понизила голос почти до шёпота: – Ты, может, очень умный человек, а я – просто дура… Ты, может, очень знаменитый общественник, тебя председателем собираются выбрать… а вот посмотри, что ты сделал! Посмотри! Посмотри! – Она ткнула указательным пальцем в Родин карман, где лежал экспонометр, потом бросилась к двери и там, обернувшись, добавила уже сквозь слёзы: – Не бойся, не выдам! Только ты не воображай о себе! Не воображай! Зоя не учла одного: она приказала Роде сунуть экспонометр в карман, но забыла добавить: «И держи его у себя». Теперь, когда Родя выполнил её приказание, ему ничего не стоило положить экспонометр на прежнее место. И однако он этого не сделал, он даже не подумал, что надо это сделать. Секунд десять, наверное, он простоял неподвижно, поражённый одной мыслью: он выполнил Зойкино приказание! Он знает теперь, что его такая фантастическая, такая невероятная догадка верна! Он выбежал из комнаты. Ладошина была уже где-то в середине коридора. Расталкивая ребят, она быстро шла к выходу. Родя бросился вслед за ней и догнал её уже возле самой лестницы: – Ладошина! Ну постой! Ладошина, ну давай поговорим! – Отстань! – крикнула Ладошина. Она двинула Маршева локтем в грудь и, спускаясь по лестнице, сказала уже тихо: – Целуйся со своей Круглой Отличницей! Со своей Лялечкой! Похоже, что слово «отстань» прозвучало как приказание, потому что Родя сразу остановился, но потребности целоваться с Круглой Отличницей он не почувствовал. 
Он поплёлся назад по коридору и вдруг услышал, как один мальчишка кому-то сказал: – Слыхал? В фотолаборатории какую-то штуковину спёрли. Родя вздрогнул и сразу покрылся испариной. Да ведь это же… Это же говорят о нём! Это же он «спёр штуковину»! Он быстро зашагал в сторону лаборатории и снова услышал обрывок разговора: – Там у них экспонометр украли… – Какой спонометр? – Не спонометр, а экспонометр. Подойдя к лаборатории, Родя увидел перед её дверью возбуждённую толпу. Тут были фотолюбители, были и просто любопытные. Над толпой возвышался Иван Иванович. Он говорил: – Ну вы же помните, как было дело: я положил «Ленинград» на стол и взял с полки экспонометр для печати, затем мы ушли в лабораторию. Может, вы вспомните, остался кто-нибудь в это время в ателье или нет? Фотолюбители молчали. – Никто не помнит? Возможен, конечно, и другой вариант: кто-то зашёл сюда, когда мы были в лаборатории, и взял прибор. – А чего стесняться! – пробасил Столбов. Он по-прежнему держал свою банку с толчёными гусеницами. – Поставить у выхода несколько человек и обыскать каждого! – Ха! – отозвался ещё кто-то из толпы. – Так он и станет дожидаться обыска! Его небось и во дворце давно нет. Родя повернулся и очень медленно, стараясь ступать абсолютно бесшумно, пошёл прочь от толпы. Никогда ещё он себя не чувствовал в таком идиотском, таком ужасном положении. |