Онлайн книга «Родина»
|
Замок повернулся, и дверь приотворилась. В образовавшуюся щель Анна Васильевна взглянула на меня и на моего спутника. – Не узнаешь? – спросил он ее насмешливо. – Почему же, Петр Андреевич, узнаю. Проходите. Так или примерно так все это было. Не могу же я ручаться за каждое слово, хотя мне и кажется, что все слова отпечатались в моей памяти. Брат переступил порог отчего дома и расстегнул светлую офицерскую шинель, новую, с блестящими даже в тусклом свете пуговицами. На правой его руке не хватало среднего пальца. Пола шинели была прожжена, зияла в ней дыра с почернелыми краями. – Уснул у костра, – объяснил он и передал тяжелую шинель Анне Васильевне. И в сапогах, совершенно тоже новых, зеркально начищенных, как будто влажных, он прошел в квартиру. Анна Васильевна повесила шинель на крючок. Я снял пальто, она приняла его и повесила рядом шинелью. Придвинула мне домашние туфли. Я снял валенки. Всё молча. Прислушиваясь к звукам в квартире. К шагам Петра. К скрипу, щелчку, к шуму полившейся воды в ванной. Прежней его одежды здесь не было, и Анна Васильевна собрала ему отцовскую. Постучала в дверь ванной, вошла, оставила одежду и вышла. Принялась растапливать большую кафельную печь в гостиной. В эту зиму мы редко здесь топили, ели обычно в кухне. Через сорок минут брат вышел – в белой отцовской сорочке, черных брюках и мягких туфлях. Дров Анна Васильевна не пожалела, воздух прогревался. Анна Васильевна накрыла круглый стол под большой сияющей люстрой, как заведено было в прежние мирные времена; брат мой Петр сел за стол на место, которое занимал раньше отец. Лицо его было чисто выбрито, руки лежали на белой скатерти. Дымилась пшенная каша в тарелках. Брат взял прозрачный ломтик хлеба, серебряную ложку, сгорбился и принялся за еду. Проглотил кашу, вытер рот крахмальной салфеткой. Посмотрел на меня исподлобья и сказал усмешливо: – Что ж нам и выпить нечего со свиданьицем? Блеснул на меня глазами исподлобья. Придвинул стакан в серебряном отцовском подстаканнике. Отпил забеленный молоком кипяток. Еще взял хлеба – последний ломоть с тарелки. Прожевал. – Небогатый стол. – Что есть. – Спасибо. – Откуда ты? – Долго рассказывать. Часы пробили половину первого. Свет мигнул и погас. – А ты как поживаешь, брат? – спросил он из темноты. – Нормально. – Всё кровь кипятишь? – Иногда морожу. – Я крови много видел. И на вкус узнал. Товарища подстрелили, он упал на меня, и я напился его крови. Анна Васильевна вошла с подсвечником. Ходила она мягко, в вязаных, подшитых кожей носках. Она внесла огонь и оставила на столе. Мы видели опять друг друга. – Брат мой, – сказал я. Но он как будто не слышал меня. – Вот так, – провел ладонью по лицу своему, – вот так текла его кровь. Я двинуться не мог, был ранен. – Почему ты не писал? – Не хотел. Не мог. Не представлял. Какими словами? О чем? – О том, что жив. – Жив? Он смотрел на меня новым своим взглядом исподлобья. И произнес: – А ты не рад мне. – Я? Рад. – Ты боишься меня. – Я? Нет. – Не бойся, не трону. И я впервые с нашей встречи увидел его улыбку. Улыбался он, не размыкая губ. – Не бойся, – повторил он, уже без улыбки. – Переночую и уйду утром к Маше. Как она? Я понял, что и он боится. Мой ответ страшит его. – Ты ей не писал, – сказал я. – Не мог. Мы помолчали. – Есть у нее кто? – Да. Пламя дрожало от нашего дыхания, от каждого нашего движения, едва ли не от взгляда. Я поднялся из-за стола. Подошел к бюро, отомкнул, вынул бумагу. С ней вернулся к столу. Положил бумагу перед ним и сел на свое место. Он смотрел на меня. – Это копия. Я снял ее собственноручно. Он придвинул свечу к себе и наклонил голову. Он читал письмо от командира части о том, что погиб в бою 5 ноября 1916 года и похоронен в общей могиле. Я помнил письмо дословно. – Оригинал у нее? Я не нашел нужным отвечать. – Я все-таки встречусь с ней. – Петр… Но он прервал меня: – Где ты спишь? – В отцовском кабинете. И там же занимаюсь. – Скажи кухарке, чтобы постелила мне здесь, на диване, здесь тепло от печки. И чтобы не будила меня. Ты встаешь рано? – В шесть. – Не буди меня. – Петр. – Что еще? – Не ходи к ней. – С чего бы? – Зачем тебе? – Хочу забрать свои вещи. – Ты не писал ей. – Вот заладил. – Там нет твоих вещей. – Всё продала? А что, ее новый муж повыше меня будет? – Нет. – Хочу посмотреть на него. И он, сдвинув стул, поднялся из-за стола. – Скажи кухарке насчет дивана. – Петр. – А кстати, где наш француз? – Умер. Тиф. – Жаль старика. С другой стороны, все к лучшему. Что бы ему сейчас делать с нами, овечке среди волков? Я пойду за папиросой, я ее не докурил, она лежит и ждет своего часа в кармане шинели, я ее докурю и лягу спать, а ты, Митя, иди к себе, скажи кухарке и оставь меня, я хочу побыть один. – Мы не договорили. – О чем? – О крови. – Что? – Ты мне рассказал историю о крови, а теперь послушай мою. Сядь. Анна Васильевна, принесите нам папиросы из кабинета. Он помедлил и сел. Протянул руку и пальцами снял со свечи нагар. Вытер пальцы о салфетку, оставил на ней черный жирный след. Мы молчали, пока Анна Васильевна не принесла отцовский портсигар с самодельными папиросами. Она их крутила сама – из нарезанных ножницами листов справочника «Вся Москва. 1915». Табак она привозила от своего отчима, он жил в селе под Ярославлем. Оттуда же она привозила нам муку, картошку и пшено. Петр разглядел папиросу, приподнялся и прикурил от свечи. Запахло сладко. Отчим Анны Васильевны добавлял в табак донник. Мягкие шаги Анны Васильевны погасли. Она ушла к себе в кухню. Петр молчал, попыхивая папиросой. Я тоже закурил. |