
Онлайн книга «Три романа о любви»
— Пойдем! Боржевский потащил Ивана Андреевича за собой. — Остается! Коньяку ему. Тоня подошла к Ивану Андреевичу вплотную, касаясь его грудью, выгнутой немного вперед, и держа руки по привычке за спиною. Лицо ее выражало усталость и скуку. — Вы остаетесь у меня? — спросила она холодно, как чиновник. По коридору пробежал человек с подносом, и все девицы, исключая Тони и девушки в турецких шароварах, вышли. Боржевский поплотнее притворил дверь. Иван Андреевич сел к раскрытому ломберному столу, на котором лежали игральные карты, и стал разглядывать комнату. Тоня подошла сбоку от него к комоду, над которым висело зеркало, и стала пуховкой из пудреницы пудрить лицо. Боржевский уселся напротив, на кровати, и посадил себе на колени турчанку, которая по-детски обвила его шею руками и внимательно, точно маленькая змейка, смотрела ему в глаза. Обстановка Тониной комнаты была совершенно проста, даже бедна, и одеяло на кровати простое, белое, байковое. На стенах ни олеографий, ни открыток. Только на потолке зеленоватый фонарь, отчего все лица и предметы в комнате казались полуосвещенными, и это шло к ее серому платью и почему-то к ее движениям и светло-водянистым, злым и серьезным глазам. — Однако Катька тебя здорово по щекам отлупила, — сказал Боржевский. — Небось, и я ей здорово наклеила, — огрызнулась Тоня и повернула к Ивану Андреевичу веселое и беспечное лицо, густо запорошенное пудрою. Ивану Андреевичу стало ее жаль, и он сказал: — А вы давно… служите здесь? — А кому какое дело? Вот не люблю, когда расспрашивают. Она швырнула пуховку на комод, вытерла полотенцем брови и пальцы и хлопнула себя ладонями по бедрам. — Готова! Придут такие, сядут и спрашивают: «как дошла ты до жизни такой?» Ну, и сразу видно, что цыпленочек. Она сделала смешную гримаску, вытянув губы, как это делают детям. — Я лучше вам погадаю. Хотите? Она уютно подсела к столу и перетасовала карты. — Как гадают замоскворецкие купчихи… Я ведь жила в Москве на Большой Якиманке… Она быстро разложила карты и, изобразив наивно-скорбную мину, вздохнула. — Плохо, мой голубь. Ждет тебя дальняя червонная дорога. Ты думаешь, она дорога настоящая, а она, вишь, дорога обманная… Через бубновый интерес… — Брось, Тонька! Гадай, как следует, — приказал Боржевский. — Марьяжное письмо и неприятность через замужнюю даму. Она ваша злодейка… Потом небольшая дорога через деньги. Она смешала карты, налила себе и Ивану Андреевичу коньяку и чокнулась с ним. — Вот когда выпью еще, тогда стану подобрее. И она мягко и мгновенно прищурилась и кивнула ему головою. — Ну-с, жила на Большой Якиманке. Как и что? Это, пожалуй, и неважно. Был у меня жених. У каждой такой, как я, был непременным образом жених. Она посмотрела в сторону Боржевского, и они оба чему-то засмеялись. — Это что же значит? — спросил Иван Андреевич. Тоня разбросала по столу карты и с иронической серьезностью, подняв брови, спросила: — Продолжать? — Да, рассказ о вашей жизни. В девушке было что-то недоговоренное. Она метнула на Ивана Андреевича сквозь узко прищуренные веки быстрый взгляд. И этот быстрый взгляд точно отнял что-то из его души. Резанул, как острое лезвие. Она, высоко подняв локти, заложила руки за голову. И Иван Андреевич знал, что она думала сейчас о нем. Его душевная тревога передалась и ей. «Расскажите все… не бойтесь», — хотелось ему попросить ее. — Она смеется над тобой, Вася, — сказал Боржевский. — Это, что я сказала, что у каждой такой девушки был жених? Нет, я не обманываю… Опять вам марьяжная дорога через эту самую даму. «Это я, значит, поеду к Симе», — серьезно подумал с неудовольствием Иван Андреевич. Впрочем, как глупо! Неужели он начал верить картам? — Ну-с, был у меня жених молодой купец… Было у него два дома, третий лабаз… — Ой, врешь! — сказал Боржевский. — Этот самый жених ко мне ездил и души во мне не чаял, — говорила она скороговоркой, точно это все было ненужное и маловажное, что надо было поскорее пропустить мимо, — а была у него до меня любовь, которую он скрывал от меня… барышня из благородного дома… Ну-с, узнала я про эту любовь и написала ей письмо. Так, мол, и так… Объяснила. — Зачем? — спросил Боржевский, засмеявшись неприятно осклабленными зубами. — А так… Пускай я одна… Получила она это письмо, и с ним к нему… Вышло у них через меня объяснение. — Ну? — заинтересовался Боржевский. — Не тяни душу… рассказывай. — Я не лошадь… Не стану. — Продолжайте, — попросил Иван Андреевич. — Что продолжать? Любила я потом одного офицера. — А дома и лобаз мимо носа проехали? — спросил Боржевский. Но она не ответила. — После офицера сошлась с одним акцизным. Он тоже хотел на мне жениться. Тоня продолжала говорить скороговоркой, точно удивляясь самой себе, что это все произошло именно с ней. — И небось, ты тоже написала его невесте письмо? Нашла дураков тебя слушать. Она собрала со стола карты и кинула их в лицо Боржевскому. — Дура, — сказала, сердито отряхаясь, турчанка. — Пойдем, Вася, ко мне. Боржевский выпил с нею по рюмке, и они вышли. Тоня придвинулась ближе к Ивану Андреевичу и положила ему на руку свои обе руки. — А вы завейте горе веревочкой. — Брови ее были высоко подняты. Она проговорила это машинально, и глаза у нее были безжизненные, стеклянные. Только в полураскрытых губах была вялая, чуть теплящаяся жизнь. — Почем вы знаете, что у меня горе? — Я всегда вижу, когда у человека горе… особенно через женщину. А вы плюньте. Не стоит того наша сестра, чтобы о ней так много беспокоиться. Небось, чиновник или учитель… не из простых и не из бухгалтеров: я сразу вижу… Эх, Митя… — Я не Митя. — Да ведь и не Вася. А так кто-то. Да ведь и я не Тонька. А так, незнамо кто. Жарко мне. Можно сбросить платье? Глаза продолжали стеклянеть. — Ну, что же мы так будем сидеть? Пойдемте тогда к гостям. — Пойдемте, — сказал смущенный Иван Андреевич и встал. — Может быть, я вам не нравлюсь? — На него смотрели два ее спокойно-деловитых глаза, а он не знал, как ей лучше объяснить, что она вдруг сделалась для него лучше и ближе всех на свете. — Вам больше какая нравится; может быть, брюнетки? Идите к Кате… Провести вас к ней? Очень интересная девушка. |