Книга История одиночества, страница 56 – Джон Бойн

— Послушай, Одран, — архиепископ подался веред, — ты прекрасно знаешь, что творится, правда? Ты же читаешь газеты. Идет охота на ведьм, и она в самом начале. Через пару лет будет только хуже, если кардинал Сквайерс и Ватикан не возьмут вожжи в руки. Ох, как нам не хватает Джона Чарльза Маккуэйда. Он бы приструнил этих шавок.

— В чем обвиняют Тома? — перебил я.

— А как ты думаешь — в чем? — Побагровевший архиепископ окинул взглядом комнату. — И теперь эти щелкоперы и телеведущие, вся эта медийная сволочь, готовы порвать нас в куски. Чертов Пэт Кенни, чертов Винсент Браун, чертов Финтан О’Тул и вся остальная свора. Это как в старой шутке Саши Гитри: женитьба на сожительнице открывает вакансию любовника. Если писаки сумеют заткнуть нам глотку, они займут наше место. Телевизионщики борются за власть над умами, и только. Ну и политики, разумеется. Годами они грелись у нас под боком, и мы закрывали глаза на их шалости, когда со спущенными штанами они сидели в машинах, припаркованных в Феникс-парке, и продажные парни им отсасывали, но теперь, поняв, куда дует ветер, гаденыши бросились врассыпную.

— Ваше преосвященство… — начал я, но собеседник мой вовсю распалился и, едва не вываливаясь из кресла, брызгал слюной:

— Все началось с этой бабы в президентских апартаментах. Ты понимаешь, о ком я, да? О Мэри Робинсон. С нее пошла вся эта гниль. Спасибо Чарли Хоги за такого президента. Держался бы Брайана Ленихана ^[29] и был бы в порядке, но нет, он, как всегда, метил в первачи. Надо было лечь трупом, но близко не подпускать эту бабу с ее правами женщин вкупе с правами на аборты и развод. У этой британской суки рот как варежка, и на месте ее мужа я бы давно нашел, чем его заткнуть. Вот уж воистину песнь «Женщины Ирландии» ^[30]. Я вам покажу, мать вашу, «Женщин Ирландии»!

— Ваше преосвященство! — выкрикнул я, чего прежде никогда себе не позволял. Я не желал слушать о Мэри Робинсон. Не желал захлебнуться в желчи, злобе и женоненавистничестве. Я хотел узнать о своем друге. — Прошу вас, на минуту остановитесь и расскажите о Томе.

— Куча всякого вздора. — Архиепископ откинулся в кресле и всплеснул руками. — Какой-то мальчишка чего-то наговорил, насочинял. Возмечтал, чтоб рожа его появилась в газетах, только и всего.

— В чем обвиняют Тома?

— Неужто надо все разжевывать, Одран? Господи, ты же умный человек.

— Его обвиняют в домогательствах к мальчику?

Архиепископ зло усмехнулся:

— Не только.

— А что говорит Том?

— Он, как выражаются в кино, ушел в несознанку. Утверждает, что не делал ничего дурного. Никогда не навредит ребенку.

— Лишь один мальчик подал жалобу?

— Если бы, — покачал головой архиепископ. — Одну жалобу мы бы уж как-нибудь замяли.

— Сколько их?

— Девятнадцать.

Меня качнуло, я ухватился за кресло, на секунду-другую онемев.

— То есть девятнадцать тех, кто объявился? — просипел я и сам не узнал своего голоса.

Архиепископ посмотрел на меня как на врага:

— Что ты хочешь этим сказать, Одран?

— Что говорит Том? — ответил я вопросом на вопрос.

— Заявляет, что все это козни против него.

— Это правда?

— Какая, к черту, правда! Папка с доносами на него уже толщиной с мою руку. Почему, ты думаешь, последние двадцать пять лет его кидали с места на место? Чтобы обезопасить детей. Неужели не понятно? Это наш первоочередной долг. Обезопасить детей.

Я уставился на него: он что, не слышит, какую нелепицу несет?

— Обезопасить? — переспросил я. — И каким же образом?

— Да, не спорю, телеги на него приходили и раньше. — Архиепископ заговорил спокойнее. — И едва запахнет жареным, мы тотчас его переводили, подальше от искушения. Да уж, в этом мы были беспощадны. Получим донос — и через две-три недели Том уже на новом месте. Через месяц максимум. Вся беда в том, что он слишком сближается с детьми. Хочет быть их другом.

— Значит, вы просто его переводили и он принимался за старое?

— Не надо жечь меня взглядом, Одран. — Архиепископ подался вперед и выставил палец: — Не забывайся, ясно тебе?

— А что родители? — спросил я. — Их устраивало такое решение?

Кордингтон откинулся в кресле и пожал плечами:

— Раньше всегда устраивало. Обычно епископ с ними поговорит — и все. Раз-другой подключали кардинала. Был один случай, когда пришлось организовать телефонный звонок.

— В смысле, звонок — родителям? — удивился я. — От кого?

Архиепископ вскинул бровь:

— Неужели надо объяснять?

— От кого? — не отставал я.

— Напряги воображение. История дошла до верхов. В таких случаях требуется верховное вмешательство.

— Господи боже мой! — Я схватился за голову.

— Нет, не самого. На ступеньку ниже.

— По-твоему, это забавно, Джим?

Архиепископ покачал головой:

— Я повторяю: не забывайся, Одран.

— Но родители…

— Они были рады, что Тома убрали. Но вот нашлась пара, которая не желает угомониться. Выдвинуто обвинение. Полиция взяла след. Разыскала других парнишек, которых можно присобачить к делу. На нас идет охота, Одран, ты это понимаешь? На всех нас. Дай им шанс, и нас порвут в клочья. И что будет со страной? Мы должны думать о нашей родине, Одран. Об Ирландии. О будущем. О детях.

— О детях, — повторил я.

— Вся штука в том, что до поры до времени не будет ничего хорошего, кроме плохого. Боюсь, старина Том первый в расстрельной очереди. Играть в молчанку бессмысленно, ибо газеты вот-вот поднимут шум. Дело ведет генеральная прокуратура, там считают, для обвинения фактов достаточно, и как только объявят дату суда, у газетчиков будут развязаны руки, чтоб очернить порядочного человека. Вот о чем будет телефонный разговор с кардиналом. Мы должны разработать план. Найти обходные пути. А пока… — Архиепископ поднялся из кресла и жестом велел последовать его примеру: — Вставай. А пока необходимо сохранить статус-кво. Понятно, Одран? То есть ты сидишь на своем месте и не дергаешься, у школяров остается все тот же наставник, а мы делаем все возможное, чтобы из этой ситуации Том Кардл вышел с незапятнанной репутацией.