Онлайн книга «Эта страна»
|
– Откуда ты всё это знаешь? – С людьми говорил. – И как люди… реагируют? – На что? – Вообще. – … – Ты же не думаешь, что их тоже воскресили? – Кого? – Людоедов. – Приветствую, мужчины. Потом Саша думал, что Марья Петровна вошла в его жизнь громами и молниями, а полковник Татев – соринкой в глазу, которая сперва только раздражает, но очень быстро заслоняет собою всё. Саша посмотрел на Расправу. Расправа был как спокойный, благожелательный шкаф, и в нём за надёжной дверцей хранились порядок, здравый смысл, справедливость… может, конечно, и ствол лежит под стопкой отглаженных простыней, но это такой ствол, правильный. – О чём вы здесь так мило тёрли? – О достопримечательностях. Загадочный человек, оказавшийся всего лишь Олегом, взялся за кий. (Вот ему не мешали ни хромота, ни искалеченная рука, на которую Саша старался не смотреть и всё же смотрел.) – И какие в Филькине достопримечательности? Краеведческий музей с палкой-копалкой и десятой авторской копией картины местного уроженца Крамского «Незнакомка»? – Крамской родился в Острогожске, – мирно сказал Расправа. – А картина называется «Неизвестная». – И добавил для Саши: – Смотришь на меня, как будто пень в лесу заговорил. – Верно, – сказал Татев. – Если бы это был пень в Летнем саду – ну ещё куда ни шло. – В Летнем саду нет пней, – сказал Саша. – Да и Летнего сада больше нет. А вы, московские, вечно к нам цепляетесь. Первые цепляетесь, прошу заметить. Что у вас самих-то есть получше краеведческого музея? Кремль этот лубочный и алмазный фонд, который вы у нас же и выгребли? Есть, есть такая московская привычка: попрекнуть музей из провинциального городка его нищетой. Саша, со своей стороны, вступился за филькинское краеведение не потому, что так уж его знал и ценил. (Что он там знал? Как мог оценить.) Он рассчитывал, что в Филькине бережно хранят память об удельных князьях, монастырях, татарах, староверах, первых заводах и народных промыслах; здесь есть подлинники художников XIX века, валенки с вышивкой, братские могилы, усадьбы, где родились великие русские писатели. Можно не быть вовлечённым в эту медленную жизнь, не любить и не интересоваться, но всё же отрадно сознавать, что она есть. – Ничего. Вот заберём из Эрмитажа импрессионистов, будет и на нашей улице праздник. От негодования Саша даже на ноги поднялся. – Это наши импрессионисты. – Меня в школе по-другому учили. – Американцев тоже в школе учат, что это они Вторую мировую выиграли. – Действительно. Лучше б их учили думать, что Америка – это империя зла. – … – Да не, – сказал Расправа, – на меня не смотри. Я такой москвич, с Воронежской области. По горькому опыту зная, к чему ведут проволочки, Саша отправился к мэру с утра пораньше, даже таксисту сказал «в мэрию», а не просто «на площадь». Услышав это, пожилой весёлый дядька развеселился совсем уж апоплексически и всю дорогу выкладывал пёстрые сказки про тендера и откаты, мошеннические проделки; угрозы и вымогательства; побои, аварии, мёртвые тела, – начиная со слов «Василий Иванович мужик, конечно, хороший» и заканчивая кровожадным призывом развесить местную администрацию на фонарях. «Эх, чубайсы-абрамовичи, живульки плотоядные». – Ничего, скоро по-другому будет, – он подхохотнул. – Сталина-то воскресили. Встанет Иосиф Виссарионович, пойдут скоты в расход. – Разъясняли ведь, – сказал Саша, нарушая золотое правило: с таксистами не спорят, им дают выговориться. – Сталин на первом месте в списке неподлежащих. – Это понятно, что в списке. Не дураки небось, сами себе приговор подписывать. А он всё равно воскрес. – И Василия Ивановича в расход? – Его первого. Так туда Саша и вошёл, в логово зверя. В глубине души он надеялся, что его завернут ещё на входе, но охранник («Из Питера? Василий Иванович уважает») списал паспортные данные и кивнул. Пришлось продолжить. По дороге к приёмной попались ему на глаза бледные испуганные лица и румяные нахальные, те и другие – с въевшимся в кожу вокруг глаз и рта подобострастием; люди в отличных костюмах и без осанки; плечи, явно расправленные спортзалами – и только ими; ни одного прямого взгляда. Сама приёмная стоя ла пустая, прохладная, с полуоткрытой дверью в кабинет, и оттуда неслось утробное завывание: – Сидоров! Ты нассал в руку, которая тебя кормила, защищала и любовно трепала по яйцам! В мою руку нассал своими шакальими ссаками! Саша замер и стал ждать, пока злополучный Сидоров отдаст концы здесь же, в кабинете, или по ту сторону телефонной трубки. Вместо того из кабинета вывалился сам хозяин. – Ну и где эта зараза? – Не знаю. Василий Иванович был в натуре Василий Иванович: толстый, краснорожий, громогласный и с усами. Пока Саша развеивал недоразумение, представлялся и излагал свою нужду, лицо его претерпевало… вовсе нет, не мгновенную трансформацию волка в добрую бабушку и не мучительные судороги оборотня… лицо его, явно не изменившись, опало и подобрело, как будто волк бабушку всё-таки сожрал, но после этого почувствовал себя не только сытым, но и самой бабушкой, в каком-то трансцендентном плане. – Проходи, мой сладкий сахар. Присядем… Помозгуем… Как не помочь… Из культурной столицы человек к Василию Ивановичу едет, а Василий Иванович, значит, не поможет? Я своему быдлу всегда говорю: учись, устремления имей, – а толку? Всех устремлений, как бы въехать в рай на чужом предмете. Не желают работать вообще никто! Чтобы там культура какая, интересы духовные – хер тебе! И не работают при этом, саботажники! Ну не делаешь ни хера, так хоть думай о судьбах родины! Нет, блядь, ихние судьбы – как бы прибылей не лишиться и жопой при этом не шевелить. Быдло путлявое, дешёвки. Одни дешёвки вокруг! Задыхаюсь я от них… в печенях у меня от них… нехорошо… Ты мне как глоток воздуха. С Питера профессор. С настоящими вопросами. Направляемый, словно здесь можно было упасть или заблудиться, Саша вступил в кабинет. Культурная столица, степеня научные. Усевшись и излагая свой (настоящий) вопрос по второму кругу, уже в подробностях, Саша взбодрился: да наконец, он же и презентирует людей, которые хотят работать. – Они многого не просят, но ведь должна быть какая-то программа интеграции? В вуз нельзя, в школу нельзя… диплом восстановить невозможно. – Погоди, не волнуйся. Воскрешённые – это федеральная программа. – Я понимаю, что федеральная. Разве местным органам власти не дали полномочия? – Мы от себя – что можем. Расселили… все на учёте… Паспорта… поликлиники… Пособие маленькое, я согласен… Но и цены не московские. – Василий Иванович заговорил деловито, как демонстрирующий огород хозяин: здесь огурцы, парничок, там компост привезли; вот жена затеяла альпийскую горку. |