Книга Эта страна, страница 17 – Фигль-Мигль

– Я о другом говорю. Речь о работе, а не о пособии. Учёные, экономисты, люди с административным опытом… Они не денег хотят, а места в жизни.

Василий Иванович засмеялся, с тихими раскатцами и вдруг как-то недобро. Саша понял, что про административный опыт сказал зря.

– А место в жизни – это что такое, по-твоему?

Место в жизни – это такое место, к которому всё прилагается: работа, деньги, семья, самооценка. И не важно, что деньги и статус в представлении Василия Ивановича являются особым случаем денег и статуса: каждый человек, появившись на свет, со временем хоть что-то, да получает, и прежде всего – легитимность. Если захочет, поедет в города побольше отвоёвывать место получше. А не захочет, так есть пословица: где родился, там и пригодился.

– Вы их боитесь?

– Я только своей совести боюсь и Бога. А вот ты скажи честно Василию Ивановичу, зачем тебе это?

«Что угодно можно сказать и не подавиться».

– Случайно всё вышло, заинтересовался. У них никого нет. – Сказал и впервые со всей отчётливостью вообразил это страшное одиночество: где жена? где дети? давно состарились, легли в могилы; страны и той нет – чужая, оскотинившаяся. – Какой-то апартеид получается.

– Это когда негров в ЮАР трамбовали? – припомнил мэр политинформации своей школьной поры. – Ну ты загнул.

– Апартеид – это политика сегрегации. Никого не трамбуют. Разным – ну, в случае с ЮАР расам – запрещено смешиваться: работать, жить, учиться, жениться, в ресторан – всё порознь.

– Да? Разумно.

– То негры, – сказал Саша, плюнув на политкор-ректность, – а здесь наши русские мужики.

– Ты ещё этих мужиков не видел. – Василий Иванович оживился. – Всё твердили про вымершие деревни… Вымершие деревни, вымершие деревни! Зато теперь такие стали живые, что без ОМОНа не сунешься. Ну, за область пусть у губернатора голова болит. Или у тебя. Проедь, проедь по деревням, раз с таким интересом. Быстро поубавится.

– А насчёт этих-то что?

– Да что «что», пристроим твоих троцкистов. Пиши фамилии.

Тут у него зазвонил телефон. Василий Иванович полез в карман, глянул – лицо его окаменело, а ноги резво понесли прочь.

Саша увидел фотографию только потому, что остался в кабинете один.

Фамилии на обороте своей визитки он написал (хуже не будет). Фамилии он написал, но прекрасно зная, что вот так, в глаза, редко кто отказывает, даже и в начальственном кабинете: куда проще наобещать с три короба и спровадить. Написал и стал оглядываться.

Сперва он поднял глаза на портрет президента РФ: тот, как и положено, висел на стене за хозяйским креслом. (Почему, вот интересно, эти портреты вешают так, чтобы их видел посетитель, а хозяин кабинета лишь слабо ощущал, будто ангела за плечом? Хозяину кабинета, что же, не обязательно государю в глаза глядеть? он и утром к своему рабочему месту спешит пройти, уткнувшись в айфон или подсунутые секретаршей бумаги.)

Частная жизнь стояла на столе в серебряной рамочке: довольно большая фотография, необычного формата. Саше стало любопытно, что там за жена и дети. (А скорее – дочь с внуками: среднестатистический Василий Иванович преисполняется чувством семьи на этом этапе.) Он встал, обошёл стол и глянул.

Молодая женщина на фотографии со всей очевидностью не была женой или дочерью. Начать с того, что стояла она (фотография была в рост) в одном белье. Без улыбки, но не угрюмое лицо, которое она спокойно отворачивала, было безусловно красиво, но почему-то пробуждало вопросы, не появляющиеся при взгляде на рядовую глянцевую куклу: кто она на самом деле? о чём задумалась? И, главное, Василий-то Иванович как дотумкал поставить её на рабочий стол? Никто так не делает. Тот, кто на такое способен, никогда не войдёт хозяином в такой – в любой – кабинет.

Уже ревниво… греческая богиня в чулках и лифчике… да, с нехорошим душевным подъёмом Саша рассмотрел собранные в полуузел тёмные волосы, чёрные кружева и какой-то спущенный с плеч то ли мех, то ли бархат.

Лучше многих Саша знал, что красоту нельзя взять за руку и дёрнуть на себя. (Ах, да все это знают, даже те, кто берёт и дёргает… может быть, именно поэтому дёргает с такой яростью.) Знал, что к позолоте идолов нельзя прикасаться. (Прочёл и принял на веру.) С первого взгляда, с первых слов получив пугающе определённое представление о Василии Ивановиче, он не мог вместить мысль, что вот такой Василий Иванович каким-то чудом и при этом явно не понимая, что делает – поставив на стол неуместную фотку, – умудрился уцелеть, как внутри начертанного волшебным мелом круга, и то, что разбило бы сердце и жизнь любого человека с воображением, для него осталось обычной связью с девкой. И Саша, потому что он знал очень много о том, что остаётся, когда проходит угар, и почти ничего – о самом угаре, ощутил недостойную злобу.

Василий Иванович между тем ушёл и сгинул. Саша высунулся в приёмную: там появилась секретарша. («Твари ленивые, – бушует Василий Иванович, – говном зарастут, а жопой не двинут. Вот где эта блядища бродит, вместо того чтоб чай-кофе подавать?») Они потаращились друг на друга, и Саша сказал: «Я, пожалуй, пойду», а секретарша сказала: «Вы вообще здесь откуда?» Годы и килограммы сделали её непробиваемой, непроницаемой; всем, что мы привыкли ждать от провинциальных секретарш бюрократов в летах (и бюрократы в летах, и секретарши). Но всё же на рабочем месте в роковой момент её не было.

– А Василий Иванович вас искал.

– Чего хотел?

– Кофе хотел.

– Он кофе не пьёт.

– Значит, чаю.

– Чаю?

– Да, придёт и выпьет.

– …

– Что-то он выпить должен?

– У меня есть валидол.

– А от давления?

– Такой молодой, и уже с давлением. Присядь сюда, в креслице.

– Спасибо, но я про Василия Ивановича.

– Да сердце у него, а не давление. И куда понесла нелёгкая.

– Может, Сидорова пошёл искать?

– Сидорова?!

Разговор… так Саша сегодня и не узнает ничего о таинственном Сидорове… всё более дружелюбный разговор был прерван вмешательством третьих лиц, которые ввалились в приёмную деловитой невежливой толпой и так сходу засновали, что показалось, будто их несчитаемо много, как муравьёв – причём особенно крупных, голодных и размахивающих удостоверениями.

– Выемка документов. Оставайтесь на своих местах. Ключи от сейфа. Где сам?

Саша, оказавшийся у окна (сперва он законопослушно застыл на месте, а потом его подвинули, чтобы не стоял на дороге), прекрасно видел, как Василий Иванович нарезает круги у памятника Ленину… руками размахивает и мобильник зажал, как молоток… видел и помалкивал: ну нет, не станет он помогать людям с удостоверениями, какими бы эти удостоверения ни были. Но мало-помалу и секретарша притеснилась к окну, и ещё кто-то, и вот уже все стоят и смотрят, как Василий Иванович – окликнули его, что ли? – резко оборачивается, и неприметный прохожий, такой неприметный, что и умирая не запомнишь, несколько раз, прежде чем броситься наутёк, стреляет в мэра Филькина, и тот неуклюже садится на клумбу.