Онлайн книга «Ловец человеков»
|
Освещенный сзади красным светом солдат с ружьем поднимался по ступенькам. Запыхался, остановился перед кем-то. – Ну, что? – слышен голос. Должно быть, офицер. – Страсть, ваш-бродие! Там они зажгли с сахаром который склад. Сахар-то жидка-ай стал, потек. А он-то, пьяный вдрызг, ваш-бродие, на крыше стоял, да как оттедова сверзится – в сахар-то прямо. Благим матом орет. Полезли за ним – тоже пьяные, и тоже в сахар попали, ну и страсть! Ды стреляють, ды стреляють… Привороженные к огню, молча смотревшие люди вдруг проснулись, зашевелились, стали вставать, уходить. Останавливались, прислушивались, где залпы, чтобы не идти в ту сторону. – А ведь и нам бы пора домой, на пароход, – сказал я Григорию Васильичу. – А то позже не пройдем. – Да и теперь не пройдем, – равнодушно ответил он. – Ну, все равно – попытаем. Солдаты нас пропустили. Мы сошли вниз – и сразу окунулись в сплошную чернять. Фонари не горели, светило только зарево, распухая и опадая на стенах. Темные, незнакомые улицы, повороты. Пустые, покинутые дома. Издали – гул и треск. На тротуарах – темные, недвижимые мешки: пьяные – или мертвые? Мы подошли к путям. Сломя голову мчались товарные поезда: спасали что можно. На каком-то перекрестке остановилась карета скорой помощи: подбирали человека с отрезанными поездом ногами, он бормотал что-то веселым, пьяным, заплетающимся языком. Возле Нового мола было совсем светло. Пылало все: даже самая набережная – деревянная, осмоленная. Даже море, куда вылиты были сотни бочек керосина и спирта, – пылало у берега синим огнем. Пьяные огнем и вином, обезумевшие люди надрывались – перекричать рев пламени. Красные отблески прыгали на них – или это они плясали вокруг огня дикий танец, они, которым показалось, что сегодня им можно. Жизнь здесь стоила грош. Идти тут было жутко; мы поднялись наверх, на эстакаду. Отсюда как на ладони виден был – весь в пламени – порт. И море: спокойное, равнодушное зеркало, покрытое призрачным, колеблющимся отраженным огнем. Подходили уже к концу эстакады – как вдруг тот конец ее, где нас ждал спасительный спуск к пароходу, загорелся. Никогда я не видал Григория Васильича таким бледным, как сейчас. Возвращаться было немыслимо. Здесь где-то есть трап, чтобы спуститься вниз, – должен быть! Но где? Метались. Может быть, двадцать раз пробежали мимо трапа. Огонь все ближе. Я споткнулся о крышку, упал: под руками был трап. Спустились вниз. Совсем близко, следом за нами – жгли, ухали, кричали. Но мы были уже в гавани, где стоял наш пароход, – сейчас мы будем на пароходе, сейчас мы его увидим: вот только обогнуть этот пакгауз… За пакгаузом парохода – не было: он оттянулся от берега и стал на якорь в полуверсте. Мы охрипли от крика. В вылитой наземь нефти намочили носовые платки и зажгли их. Чудом каким-то увидели нас, спустили шлюпку. Мы на пароходе. Все полыхало кругом. Говорить… говорить нельзя было: только слушать, слушать, слушать… Залпов теперь нет: теперь – сплошной, неперестающий треск выстрелов. И должно быть, у всех – как эхо – эта внутренняя дрожь. Нет, не от ружейной стрельбы, а от пулеметов: от этого сухого, бездушного, страшного своею машинностью гороха. С полуночи – пулеметы не переставали. Где-то далеко стоял броненосец и синевато-белыми ножами прожектора резал берег, воду, суда. Все молчали, слушали. На берегу вплетались в выстрелы длинные стоны – вот уж близко совсем. Матрос влез на мачту, говорил сверху: – Все отсюда виднехонько, все до капли. Во-во-во, солдаты на них идут, штыками их… Бра-атцы мои! Неохотное, разрозненное ура. Как сломанные, сухие хворостинки – выстрелы револьверов, потом сверху, с берега – винтовочный залп… Пули жалобно пели высоко, в мачтах. Потом одна, другая шлепнулась в шлюпку на той палубе, где мы сидели. Нужно было отсюда уходить вниз. Динамо у нас не работала. В кают-компании тускло качались масляные лампы. Сидели все молча, без конца слушали. Только часам к четырем, к рассвету, стали затихать выстрелы, и мы разошлись по каютам. Утро. В жемчугах облачное небо. Весь порт курится, белеет дымком. Все какое-то хмельное, плывущее, ненастоящее. От берега отчаливает шлюпка и правит на нас. Кто? Да он, конечно – он, наш седобородый старый механик. Взобрался по трапу, поглаживает длинную, как у Моисея-пророка, бороду: – Еле-еле пробрался к вам. Ник-кого не пропускают – меня уж так только, по знакомству… Капитан наш, толстый братушка, Лука Петрович – побагровел, начал кипятиться: – Та если менэ на берег нужно? Чэрт бы их взял! Механик ехидно смеется: – Что ж делать! Меня пустили – а вас вот не пустят. Военное положение, голубчик, военное. Да вы в бинокль поглядите-ка, поглядите на берег. Смотрели по очереди в бинокль. Солдаты по всему берегу, куда ни взглянешь. Механик доволен: ну то-то же. – А ну-ка теперь вот сюда. Вагоны, платформы эти видите? – вон-вон! – Ну, видим. Ну, что ж такое? Везут что-то, прикрытое рогожами. – Хм, что-то… А знаете – что? Он шепчет нам на ухо. И бинокль почему-то дрожит в руках, и кажется, что из-под рогожи видны руки, ноги… А механик кому-то сзади: – А их ведь теперь уж три стало. – Кого – их? – Да судов-то, которые с «Потемкиным». Ночью «Веха» пришла. Ну, и там то же самое: офицеров своих тоже перевязали, свезли на «Потемкина» и рядом с ним якорь бросили. Смотрим – и верно: три их, в кильватере стоят. Так, значит, еще не все кончено – еще может быть… Пыхтит казенный портовый пароходик, пристает к нам. На нашу палубу влезает быстроглазый маленький капитан: – Ради бога, Лука Петрович – уходите скорей. Всем судам выбираться из порта велено – скорее как можно! – А что? – А то. Быстроглазый капитан говорит шепотом – но так, что всем слышно: – Эскадра сюда идет. Приказано «Потемкина» либо живьем взять, либо ко дну пустить. Под великим секретом вам говорю! Лука Петрович выругался по-своему, по-братушкинскому: – Всю команду – на палубу! Ч-чэрт бы их. – Матросов половины не было, пропали куда-то. Лука Петрович пыхтел, как насос: – Вот… Да… Уходить нам валено есть из порта. Разумеетэ? Матросы переминались, переглядывались. Потом вышел один – бойкий, с серьгой в ухе: – Никак нам нельзя, Лука Петрович. Комитет приказал бастовать. – Какой такой камитэт? А вы кому нанимались? Камитэту? Чэрт бы вас побрал! Та я вас всех… |