Онлайн книга «Искальщик»
|
По сути вопроса – одно: Рувим, конечно, в Чернигове, так как Нинка куда-то беспрерывно бегает и подружкам утверждает, что немедленно выйдет замуж за доктора, и спасение докторово только в этом факте и состоит. Адрес Нинки неудачный – на окраине, где испокон века скапливались бандитские элементы – Подусовка. Добрался туда часа через два. Передо мной предстала хатка, хоть и хиленькая, но беленая. Посреди весенней грязи выделялась, как зубик у крошечного ребеночка. Палисадник обкручен тыном, калиточка открытая, дверь тоже, видно, не запертая. Ни собаки, ни звука. Я зашел свободно. За небольшим квадратным столом голубого цвета сидел Рувим в подштаниках, в нижней рубахе, что-то мастерил. Несколько разных часов лежали на лавке под окошком. Когда я трохи приблизился до стола, то разглядел, что Рувим лечит часики размером с луковицу. Валялись зубчатые колесики, винтики и прочее, что надо. От удачного обнаружения я засмеялся с радостью: – Рувимчик! Думал, не найду? Рувим не сразу поднял голову от часиков. А когда поднял и обнаружилось полностью его лицо, я подумал мимо воли: передо мной – другой человек. – Лазарь! Что, бросил тебя Шкловский? А я сам в прыймах. Хата не моя. – Ну что ты, Рувим! Мне от тебя ничего не надо. Я просто пришел проведать. Привет передать. От Доры Соломоновны – не знаю фамилии. Только тут Рувим окончательно оставил работу. – Киевская Дора? Цфайфель. Акушерка. Добралась-таки до меня! И надо ж, через тебя добралась! – Точно. И акушерка, и киевская, и через меня. Можно, я сяду отут, на табуретик. – Я плюхнулся, как был, в кожаной куртке Шкловского. Нарочно такую одежку выбрал, для внушения. – Рувим, я тебе так скажу. Вокруг развиваются неожиданные события. Ты колупаешься в железках, ничего не знаешь. Шкловского украли. Раз. Марик нашелся. Два. – Я разогнался еще на счет три сказать, что Марик ненастоящий, но остановился. Вдруг самому мне показалось, что третий пункт моего доклада слишком удивительный, чтоб его сгоряча выхватывать из жизни и преподносить с налету. Лицо Рувима не выразило никакого чувства. – И что? – Ты замороженный или как? Я тебе такое принес… Такое… Волосы дыбом выпадают с головы! А ты нукаешь! Не понял? Шкловского уперли прямо с дома, с кровати, Марик объявился. Дора меня за тобой послала. Мало тебе? Не интересно тебе? – И что? Отчаяние залило мне все щеки. И правда, у Рувима другая жизнь, другое направление. Я его бросил в трудную минуту. И теперь мне надо от него интерес! Я поднялся во весь свой рост, оперся об стол, кулак наверх какого-то зубчатого колечка притиснул. Больно. И правильно, что больно. Скажу Рувиму свое последнее прощай. И пускай знает, что у меня и совесть, и память, и все-все. Рувим мой кулак с колечка снял, перевернул – отпечатки зубчиков своим пальцем обвел и говорит: – Хороший ты хлопец. А без брехни ни за что не можешь. Шкловского украли – и ладно. Мне на него плевать. Дорка меня приветствует – и ей привет передай. А вот что Марик объявился – брехня. Думаешь меня Мариком приманить? Не получится! Я тебе для каких-то твоих потребностей понадобился. Хватит с меня! Иди откуда пришел… – Ага. Пойду! А кто утверждал, что Марик мертвый? – Мертвый. На моих глазах стал мертвый. Зарубили его. – Ага. Ну а если я тебе скажу, что его хоть и рубили, а он ожил, и в животе у него черт знает что. Шкурка за шкурку цепляется. И вонь от него, как от мертвяка. И он на моей собственной кровати щас лежит и пачкает вонью белый свет. Это тебе как? Это я тоже могу сбрехать? Не могу. Что угодно могу. А это – не могу. И никто не сбрешет. Рувим поверил. Только тут и поверил. Оделся скоренько. Еще пиджачок трухлявый застегивал, а уже за порогом был, голые ноги из обрезанных валенок торчали – брюки задрались, а он бежал, как скаженный, и меня подгонял, поворачивался назад и подгонял нехорошими словами, которых я от него никогда не слышал. Я еще хотел на ходу кое-что для подготовительного сведения Рувиму добавить. Но так скользко, так скользко… Несколько раз падал, поднимался и еле догонял. Все дыхание отбилось. Ну, добежали. В комнате жарко, сильно натоплено. Вода там и везде. Дора с порога встретила объявлением: – А я Маричка отмыла, такой чистенький, шо аж страшно – сорока унесет. Як сырочек беленький… Я зыркнул на Дору с недоумением. Но промолчал. – Мотлох в печке спалила, твое взяла, великоватое, но главно – чисто! – И простыни спалили? И наволочки? – спросил я помимо воли, по вредности, проверить, как она чужим добром распорядилась. Дора кивнула. И уже не в мою сторону, а в сторону Рувима: – Ну шо, товарищ Рувим… Свиделись. – Свиделись, товарищ Дора. Где хлопец? Посмотреть хочу. Уточнить состояние. Они деловито удалились в комнату, где находился Марик-не-Марик. Оттуда доносились всякие медицинские слова и выражения. А мне было больно, что Дора хозяйкой поставила именно себя. За что? За то, что она – старшая по возрасту. За то, что я деликатный и не поперечил ей. Стукая ложками-вилками, тарелками, быстренько лично себе организовал обед на холодную руку. Громко кушал, сербал чаем. Никто на мои звуки не выглянул. Ну пускай хоть совесть имеют трошки. Позвал: – Дора Соломоновна! Рувим! Вы еще долго? Мне по делу надо убежать, так вы б со мной хату покинули, а то шо ж я вас, закрывать намерен, или как? Замок на вас вешать? А то до вас еще другие знакомые придут, а у меня и продукты, и одежка какая-никакая… Ясно, нес полную дурни́ну. Обида кипела во мне пополам с справедливостью. Первый появился Рувим. – Не ори! Хлопец спит. Сбегай в аптеку, список щас напишу. Если что не достанешь – сгоняй в больницу. Нину спросишь, она даст. Скажи, Рувим сильно просил. И пускай вечером с работы сюда идет. Дора выплыла следом, немножко притухла, но боевитая. – Дора Соломоновна, а шо ж вы самозванца Мариком зовете? Вы ж мне всю душу порвали – “не Марик, не Марик”… Я подальше отставил пустой стакан, а сильно вытянутой рукой крутил в нем ложечкой – с принципа. Для наглядности. Уверенность во мне росла постепенно, но крепко: – Вы Рувимчику сказали, шо тот лежащий сучий потрох на моей постели – не Марик, а незнамо кто? А то я не успел предупредить. Дора молчала. Либин не мог вытолкнуть из себя ничего, кроме выдоха чуть наружу и потом сильно внутрь. Но не удивление его толкнуло. Он смотрел на меня с ненавистью зверя. |