Книга Роман потерь, страница 36 – Джулит Джедамус

— В границах вкуса? — спросила императрица. — А что это, собственно, такое?

Не успела я ответить, как вмешалась Даинагон в своей спокойной манере:

— Разумеется, ваше величество, эти границы установлены вами и императором. Только тот, кто придерживается самых высоких образцов элегантности, может быть судьей в вопросах вкуса.

— Император может судить только о собственных несчастьях, — сказала с горечью императрица. — Благодарю вас, Даинагон, за то, что вы высказали свое мнение, хотя я и не просила об этом. — Она снова повернулась ко мне. — Ну, так что же такое «границы вкуса»?

— Я бы согласилась с Даинагон, — ответила я. У меня так замерзли руки, что пальцы побелели, и я спрятала их в рукава.

— Да, думаю, вы согласились бы. А что вы скажете о запрещенных цветах? — Она протянула руку и показала пальцем на куски глубокого красного и пурпурного шелка. — Подходят ли они мужчине с таким цветом лица?

— Такие цвета может желать носить только мужчина очень знатного происхождения.

— И как он будет добиваться этого? Открыто или тайно?

Даинагон кашлянула, и я постаралась не смотреть ей в лицо из боязни потерять над собой контроль.

— Наверное, открыто, ваше величество.

— А может ли он носить одновременно больше, чем один запрещенный цвет? — Я поняла, что она имеет в виду Канецуке и обеих принцесс.

— Нет, — сказала я, притворяясь беспристрастной. — Это было бы верхом безвкусицы.

— Конечно, — вмешалась Даинагон, — не следует носить цвета, которые не сочетаются друг с другом.

— Тогда скажите мне, — императрица пристально взглянула на меня, — как одеться на праздник принцессам? Конечно, они, скорее всего, не будут присутствовать, но если вдруг они получат прощение, мы должны быть готовы. Следует ли им обеим нарядиться в запрещенные цвета?

— Об этом не мне судить, ваше величество.

— Может быть, им следует облачиться в серо-лиловые одежды, подобно женам, оплакивающим своих мужей?

— Я не знаю.

— Возможно, вы считаете, что Садако как старшая имеет больше свободы в выборе одежды?

— Я не думаю, что у нее есть свобода выбора — она принцесса.

— Она была принцессой, — поправила меня императрица. — Итак, вы думаете, что, если она воспользовалась какими-то свободами, это значит, что кто-то убедил ее поступить так?

— Не думаю, что у кого-нибудь есть такое право.

— Значит, если бы она надела на праздник Камо десять ярко-красных халатов, это был бы ее выбор и только ее. Это великолепный цвет, не правда ли? Но, как вы знаете, иногда носить его запрещено.

— Все будут ее осуждать, если она оденется в такой цвет в это время года.

— Без сомнения, — ответила императрица. — Должно быть унизительно — быть осмеянной из-за этого.

Мы ничего на это не ответили — ни я, ни Даинагон. Но воспоминание о моем позоре в день Праздника цветущей вишни, казалось, повисло в воздухе. Значит, уже тогда императрица была осведомлена о ходивших обо мне слухах. Это было даже хуже, чем я ожидала.

— Подойдите сюда, — сказала императрица, выводя меня из оцепенения. — Давайте подберем подходящий цвет для Садако.

Даинагон достала травчатый шелк.

— Может быть, нам выбрать для нее бледно-зеленый. Она прелестно выглядит в зеленом, и по сезону это подходящий цвет.

— Значит, зеленый — сказала императрица, — хотя я не спрашивала вашего мнения. А вы? — Она повернулась ко мне и подняла брови. — Какой оттенок предпочли бы вы для праздника Камо?

— Любой, какой устроит вас, ваше величество. Я здесь не выбираю.

— Это совсем на вас не похоже, — императрица улыбнулась. — Или это новая маска покорности, которую вы примеряете на себя?

— Я примерю все, что будет угодно вашему величеству.

— А если я выберу для вас настоящий, а не воображаемый цвет покорности?

— Я буду носить его с радостью, если это доставит вам удовольствие.

— Ну что же, — продолжала она, — может быть, тогда мы выберем для вас розовато-лиловый. Спокойный пристойный цвет. Что вы думаете, Даинагон? Подходит ей розовато-лиловый?

— Он прекрасно ей подходит, ваше величество.

— Пусть будет розовато-лиловый, — сказала императрица, и в ее глазах сверкнула угроза. — Вы приближаетесь к тому возрасту, когда, как вы знаете, уже не носят вызывающие цвета. Вы должны учиться быть сдержанной и осмотрительной.

Подступающие слезы жгли мне глаза.

— Да, ваше величество.

— Итак, решено, — сказала императрица. — И последнее. Какого вида вуаль мы для вас выберем?

— Гладкую ткань, если вам угодно, — сказала я, не понимая, к чему она клонит.

— Гладкую? — спросила императрица. — Нет, пестрая подойдет вам больше. Что вы думаете, Даинагон? Дадим ей пеструю ткань?

— Простите, ваше величество, — сказала Даинагон, — но, думаю, это ей не пойдет, гладкая ткань будет лучше.

— Вы уверены? — спросила императрица. — Когда дело касается вкуса, я предпочитаю женщин, которые не колеблются.

— Я не колеблюсь, — ответила Даинагон.

— Тогда пусть так и будет, — согласилась императрица. — Ровная, гладкая ткань для ровного, спокойного характера. Будем надеяться, что одно будет соответствовать другому. — Она взяла кусок гладкой лилово-серой саржи. — Камергер! — Он подошел. — Пожалуйста, заверните это и доставьте этой госпоже в ее комнаты.

— Да, ваше величество.

— Отнесите этот кусок в Департамент одежд, — велела мне императрица, — и скажите начальнице, что я велела раскроить его для вас. Из него получится шесть халатов. Вы наденете их на предстоящий праздник.

— Да, ваше величество. — Поклонившись, я удалилась как можно быстрее, чтобы она не видела моих слез.

Шесть халатов из гладкого розовато-лилового шелка! Шесть одежд одного и того же траурного, покаянного цвета, без оттенков и переходов! Как все на празднике будут насмехаться надо мной! Она сурово наказывает меня, однако я знаю, что могло быть и хуже. Она могла прямо обвинить меня в том, что я распускаю слухи, могла заставить нести ответственность за позор Садако. Меня могли удалить от двора и отослать на жительство куда-нибудь в провинцию. Да, могло быть и хуже.

Так текли мои мысли, когда я сидела в своей комнате и грела руки над огнем. День по-прежнему был чист и прекрасен, но теперь я уже не ощущала той отваги, как утром, и мне казалось, что пальцы мои никогда не согреются.

Этой разнице в ощущениях я обязана Даинагон. Она отстаивала мою невиновность с риском для собственной репутации. Теперь у нее тоже есть двойная тень, которая смутным фиолетовым пятном ложится на границе правды и вымысла, и я знаю, что однажды ей придется заплатить за это.