Книга Архивариус, или Игрушка для большой девочки (переиздание), страница 77 – Владимир Купрашевич

— Это ее квартира, — нехотя протянул Корнеич.

— Как это ее? — опешила Ксюша.

— По завещанию.

Ксения решила, что у нее слуховые галлюцинации.

— Какому завещанию? В связи с чем?

— В связи с тем, что он когда-то так решил.

Ксения схватила брошенную у ног сумку, затем снова опустила ее.

— Она была его любовницей? Эта то кикимора?!

Корнеич усмехнулся и покровительственно взглянул на взъерошенную собеседницу.

— Не всегда же она была кикиморой. Лет двадцать пять назад могла, наверное, и соблазнить. Он тогда вышел из заключения — отсидел ни за что пять лет. Потом его реабилитировали. Коклюшкина подрабатывала медсестрой в зоне. Согрешили или нет не знаю, но, вернувшись в Питер, родила и быстренько отреклась от него. Хотела выйти за одного высокого чиновника. Когда не получилось, затеяла с тем управляющим тяжбу по установлению отцовства. Года два мутила воду и осталась у корыта…

— Зачем же он завещал ей квартиру?

— Наверное, думал, что это его дочь. А может она и в самом деле его. Экспертизу ведь не проводили. Так что, очень может быть, что медальон, который ты у нее отняла, придется вернуть. Возможно, он принадлежит ей по наследству. Дорогой ведь. Антиквариат. Да еще с бриллиантом.

— Вот уж, черта с два! Разве она не сказала тебе, что когда он совал в карман эту подвеску, называл мое имя. Он перепутал ее со мной, потому что ждал меня… Или она считает, что это плата за ее порванные трусики?

Корнеич задумался и согласился.

— Ну, может быть. Только о каких трусиках ты говоришь? Он никаких насильственных действий не совершал. Может и намеревался — человек был в состоянии аффекта. Но не совершал.

— О каком состоянии аффекта ты говоришь?!

Корнеич долго рассматривал что-то у себя под ногами.

— А ты что, в самом деле, не понимаешь?

Ксюша порозовела и досадливо отмахнулась.

— А если было бы написано новое, оно аннулировало бы предыдущее?

— Да. Тогда бы это меняло дело.

Если Коклюшкина предполагала, что действует прежнее завещание, она должна была подъезжать к Корнилычу, чтобы чего не вышло. Потому там и ошивалась. И там должны быть ее отпечатки. А, чтобы он не вздумал изменить завещание…

Корнеич с любопытством уставился на Ксюшу.

— Ты настоящий следопыт, Только следов Коклюшкиной или кого — нибудь в комнате архивариуса не найдено.

Перестановкой и ремонтом занимался он сам. Эти перекрашенные полы, наклеенные кое-как обои, заколоченная гвоздем дверь в твою комнату, разбитый светильник в душевой комнате… Это не говорит ни о чем?

— О чем? — захлопала глазами Ксюша.

— Ты же обещала, что скоро приедешь.

— Он что запил?! Не верю!

— То, что ты ни разу не побеспокоила его ни звонком, ни строчкой было разумно, но этот твой приезд сейчас, зачем?

— Ты хочешь сказать, что это я погубила его?

Ксюша побледнела, и губы ее затряслись.

— У меня есть оправдание. Я любила его. Пусть всем кажется что угодно, но я его любила, — голос ее зазвенел. — И я не проститутка!

Корнеич молчал.

— Вот вам доказательство, что все вы уроды. Это новое завещание Михаила на мое имя.

Ксюша выдернула из сумки бумагу.

Корнеич остолбенел.

— Как? Откуда? Он ничего … Я о нем ничего не слышал.

— Я нашла его в одном из носков, которые он мне связал.

— Почему же ты не сказала об этом раньше?

— Потому что мне ничего не нужно. Он жив и вернется. У вас нет доказательств, что он мертв, значит, он жив.

Корнеич, пробежав взглядом по гербовой бумаге вернул ей лист.

— Нет ничего вечного в этом мире, — пробормотал он.

— Вы все против нас. Вы сговорились с церковниками, этими черными монахами, чтобы избавиться от меня. Вы за меня и его все решили. Вот вам!

Она сунула под нос Корнеичу фигу, потом быстро выдернула из сумки только что уложенную бумагу и несколькими движениями разорвала ее и швырнула в урну.

— Зачем ты это сделала? — обалдел Корнеич.

— Потому, что мне ничего не нужно, я не шлюха и потому, что ты окончательно убедил меня в том, что он жив. Я дождусь, когда он вернется и даст мне знать.

— Нам пора, — сухо подсказал Корнеич, и сам поднял сумку Ксении.

— Ладно, — вытерев глаза уже более спокойным голосом согласилась она. — Только у меня к тебе просьба.

Она снова открыла сумку, вынула алюминиевую капсулу и протянула Корнеичу.

— Прошу тебя, при встрече, отдай ему. Он курил очень редко, такие сигары… Это мой подарок. Пусть он зажжет ее, когда обо мне вспомнит… Чуточку помялся кончик пенала. Я так долго его носила. Он простит.

Губы ее вновь задрожали, и она прикусила их.

— Я не прошу тебя больше ни о чем.

Корнеич, с обреченным видом взял сигару, потом, вспомнив о времени, взглянул на часы.

— Опаздываем. Скоро отправление.

Он подхватил ее дорожную сумку, у вагона подтолкнул к открытой двери, где проводница уже стояла в служебной стойке..

— Тебе лучше его похоронить, задумчиво протянул он.

Ксюша отрицательно покачала головой.

— Не могу. Я хочу, чтобы он вернулся.

— Иногда лучше не возвращаться, — тихо, но отчетливо пробормотал он.

Ксюша уже ступила на край площадки, вдруг на мгновение окаменела и резко подалась назад. Корнеич опустил глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом.

— Это же ты убил его? — прошипела она, оттесняя сыщика от вагона.

Он, так и не поднимая головы, покачал ею и ответил едва слышимым текстом:

— Я только помог ему. Ты разрушила его берлогу… Нельзя было его тревожить.

Ксения побледнела.

— Он что, погубил твою Машеньку? … Господи, совсем с головой…

— Все мы преступники! — услышала Ксения шепот, но, оглянувшись, уже не увидела провожающего. Он исчез.

— Что же я то преступила? — с трудом спросила Ксюша уже у проводницы.

— Порог вагона, — убежденно пояснила тетка.

Поезд почти тотчас же тронулся. Ксюша снова оглянулась и едва не выпрыгнула обратно. Нахохлившаяся фигура вдали, за перроном ей показалась до ужаса знакомой.

— Ты что, дочка! — властно остановила ее порыв проводница и, отодвинув вглубь тамбура, захлопнула дверь. — Поезд пошел и до конечной остановки, можно не трепыхаться.