Онлайн книга «Ярмарка»
Золотая села в машину, подобрав норковую шубку. Ее живые пальцы мертво вцепились в мягкий, шелковистый мех. – Куда пожелаете? – угодливо спросил шофер. – В ночной клуб «Ливорно». Напиться хочу. И танцевать. До упаду. – Она прищурилась. В стекла стучалась белая, мертвая метель. – Скорей! Гони! Она стукнула шофера кулаком между лопаток. Он резко взял с места. – Быстрей! – кричала золотая бешено. – А если мы разобьемся? Шофер играл желваками под кожей скул. Встречные машины резко чиркали черными спичками по ледяному черному асфальту. В каждой встречной сидела смерть и смеялась. – Разобьемся? Тем лучше! Давай разобьемся! – Да что с вами? – спросил шофер. – Я им отвалила на больных детей сто лимонов, – сказала золотая сквозь слезы, всхлипывая, закуривая. Высунула руку с сигаретой в открытое боковое стекло. – Сто лимонов! А жизнь моя сколько стоит?! А?! Шофер, как безумный, гнал машину, молчал. ЧЕРНОЕ АДАЖИО. ЧЕРНЫЙ ДОЖДЬ Степан сидел в тюрьме, и тот из наших ребят, кто заступил место Степана, теперь распоряжался нами. А я распоряжался – нами: Красным Зубром, Пауком, Кузей и Белым. И собой еще распоряжался. Самое главное в жизни – это, оказывается, распоряжаться не другими, а собой. Потому что собой распоряжаться труднее всего. В общем-то, почти невозможно. Но у меня получалось. Мы приготовили кучу листовок. Распечатали их на цветном принтере в городской типографии; моя девчонка помогла, договорилась. Красивые получились, цветные. С рисунками. Там было написано: КАК ВЕСТИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ КРИЗИСА КАК ВЕСТИ СЕБЯ ПРИ АРЕСТЕ КАК ОТСТАИВАТЬ СВОИ ПРАВА КАК ГРАМОТНО ПРОВОДИТЬ МИТИНГИ КАК ОРГАНИЗОВАТЬ ПРОФСОЮЗ и еще многое другое. Это были вполне профессиональные листовки, я был очень рад. Текст мы составили сами. А картинки скопировали из старых учебников по гражданской обороне, немного приспособив их к нынешнему дню. Очень славно получилось. Да, время. Время повторяется! Оказывается, ничего не изменилось. Государство так же подавляет тех, кто в нем живет; а жители так же объединяются, чтобы бороться со злобным государством. И фишка в чем? Фишка в том, что и мы и они – один народ. Одни и те же, вроде бы, люди. Русские. Ну, пусть там татары, мордва, чудь белоглазая любая, это все равно, в России же живем, значит – русские. И мы русские, и они русские. И Родина наша Россия. И вот одна Родина гнобит и истязает другую Родину, и кровь из нее сосет. Так какая же Родина и кому – Родина?! Вопрос вопросов. И мы, мы вроде бы знали ответ. Или – только делали вид, что знали? Я вот тут Паука спросил: «Эй, чувак, вот скажи мне. Ты знаешь, что делать, когда власть захватим?» «Если власть захватим», – грустно поправил он меня. «Если!» – каркнул я, как злой попугай. Паук долго, близоруко щурясь, глядел на меня. Я знал, что он ответил. Почувствовал. «Не знаю», – еще мрачнее выдавил он. «А кто должен знать?» Я хотел это крикнуть зло, а вышел шепот, будто нас подслушивал кто. «Командиры. Они умные». «А мы что, выходит, недотыкомки?!» Паук все свел на шутку. «Рожами не вышли», – осклабился и заржал, жеребец. И вот сидел я дома, а матери не было; Степан в тюрьме, листовки Кузя забрал – расклеивать, а я только что из типографии притащил целый ящик газеты нашей. Девчонка моя молодчина. Тонкая, а гибкая! Все чувствует, что делать надо. Мы верстальщице заплатили. С миру по нитке. В шапку собрали. Я у матери стрельнул. У верстальщицы детки малые, моя узнала – двое. Ей кормить их надо, понятно. Печально что? Опять деньги. То есть, если б нам надо было тиснуть за деньги порнуху какую – она бы и ее тиснула, не моргнула. Деньги заплачены, станок работает. Станки ваши, деньги наши! Рынок. Опять рынок. Революция, ты-то хоть одна – не рынок! «А может, тоже рынок?» – подумал я – и скорей отогнал от себя эту вшивую, паршивую мысль. Мы-то – живые! Мы-то – не рынок! А того, кого я избил и ограбил, того, мэрского племянничка, заморское отродье, я бы и избил и ограбил еще раз. Хорошо мы его выследили. Профессионально. Я отомстил. Сначала его молодчики, гады, мне нос сломали и почки отбили. Потом – я – ему. Мы тоже хорошо деремся. Бьемся только так. Зубр вообще если задвинет – может на тот свет отправить запросто. Как делать нечего. Мэрское отродье, а вот не находят меня пока. Не приходят за мной менты. Не волокут меня на суд. Что бы это значило? Может, он подох, чесночина, в больничке? Туда ему и дорога. Это мы должны жить. А они – жиряги, кастраты, скоты! – умирать. Сидел я дома, в темноте; старики дрыхли; снег бился в черное окно. И такая тоска меня взяла. Прямо сердце взяла в кулак и стала выжимать, выкручивать. Хоть вой. Ну что, я выть буду? Спасаться как-то надо. Я сел на корточки, пошарил на полке слепыми пальцами, вытащил наудачу кассету и сунул в старый, еще папки покойного магнитофон. Кассета называлась «ЧЕРНЫЙ ДОЖДЬ. ЧАЙ В СТАРЫХ КВАРТИРАХ». Музыка не полилась. Музыка застучала. Она застучала в ребра, в глотку. Гитары рвали воздух аккордами. Мне казалось – и ноги стучали, выстукивали такт черные пыльные берцы. Выстрел в упор. Песня за всех Спета. Снова жара. Жизнь как игра. Лето. Грязь на ботинках. В чьих-то глазах – Пламя. Чуткие сны. Символ войны – Знамя. Музыка вошла мне под ребра, покрутилась вокруг сердца – и с корнями, с кровью стала отдирать от него костлявую руку моей тоски. А она не отпускала! Она – впилась, почище девчонки в постели! |