Онлайн книга «Ярмарка»
Ты нажмешь – нажмешь вот сюда, вот сюда – на этот железный гладкий выступ – и все… все… сразу… кончится. Все твои муки разом оборвутся. Раз! – как хилая веревка. Оборвутся – и не вернутся. Уйдет живая душа. В одни миг уйдет. Куда, куда она уйдет?! Знать бы… Она сжала рукоять еще крепче. Медленно, медленно поднесла к виску. Кожа ощутила железный холод. Еще живой – холод. Еще живая – кожа. Ну, нажми… Еще-еще… Еще… Как все просто. И, главное, быстро. А когда она выстрелит – и пуля пробьет височную кость – и ворвется в мозг, разрывая, кровавя его, губя – в этот миг… разве… именно в этот… она не ощутит дикую, страшную, адскую боль?! Последнюю – боль… …все на свете когда-нибудь бывает последним. Первым – и последним. Если есть первый поцелуй – то ведь есть и последний. Если есть первая на свете боль – то какой последняя будет?! …увидела себя в гробу, с пробитым виском. …с коричневой, темной монетой запекшейся крови на виске, под волосами. …а голова – разворочена пулей будет или нет? …тошнотворно… …парик наденут, закроют, замаскируют… платок повяжут… …Петю, Петю чтобы не испугать… …Петя. Стоп. Петя. Да я с ума сошла. Петя. Ведь Петя же! Ах я сволочь. Петя. Он – не переживет. Нельзя. Слышишь, нельзя! Она медленно опустила пистолет, отвела от виска – на колени. Положила на колени. Рука дрожала. Пистолет в руке дрожал крупно, колыхался. Тише, тише, шептали губы сами себе, тише, тише. Тише-тише-тише-тише! Смерть. Смерть. Она рядом. Она всегда рядом. Она – не только в пистолете, в этой черной тяжелой железяке. Она – везде. Мы просто не знаем, когда она на нас напрыгнет, сверху, как таежная, веселая сибирская рысь. На Андрюшу – напрыгнула. На Игната – напрыгнула. А вот меня и Петьку – пока не тронула. Пока. Но, может! Завтра! Или – уже – сегодня… Тише-тише-тише-тише… …говорить со смертью надо тихо. Очень тихо. Она любит, когда с ней говорят тихо. Уважают. Почитают. Боятся?! Пресмыкаются?! Я – не пресмыкающееся! Я тебя не боюсь, слышишь! …она слышит. Она все слышит. …она смеется над тобой, слышишь, ты. …да, слышу ее смех. Ее тихий, страшный смех. …замолчи! Заткнись! …милая, страшная, я прошу тебя… не смейся… не смейся надо мной… Опустила голову низко, низко. Почти коснулась лбом подрагивающих колен. Пистолет лежал на коленях. И рука не отпускала рукоять, все сжимала. Но чуть ослабила мертвую, до боли в костях, хватку. И на коже дыбом встали все нищие, жалкие волоски. А что ты можешь сделать – взамен смерти?! Ты можешь… Ты все можешь… У тебя оружие. У тебя – сила. Хоть на миг. На короткий, бешеный миг. А твоя. И ты можешь сделать с ней все, что захочешь. Все, что захочешь, слышишь! Все! Подняла пистолет в руке – к губам. Поцеловала холодную, черную сталь. Будто в детстве, во дворе, в безумных, бесшабашных играх, снег в валенки насыпан, пальтецо все в снегу, как перемазанное известкой, – из озорства, из любопытства чугунный, черный амбарный замок поцеловала – на морозе. И губы к железу приварились. И отодрать – только с мясом. С кровью. И отодрала целующий рот. С болью. С хрясом разрываемой плоти. А разве душа – вот так – не рвется?! Дура, что ты, что ты, дура… По губам текло липкое, соленое. Боль текла. Облизнула губы. Закрыла глаза. Нельзя смотреть. Весь подол юбки – кровью же заляпан, кровью твоей. И пальцы в крови. И пистолет – в крови. В чьей крови – Петькин пистолет?! Это моя, моя, моя кровь, судьи… Не судите его… Это моя, моя кровь! Моя… кровь… С губ капала кровь. Из-под сомкнутых век лилась кровь. От боли сходила с ума. Но боль была живая. Значит, жизнь была, шла. Время шло. Жило. Длилось. Пистолет – в руках. И я могу пойти с ним… куда угодно. Да куда угодно! Кого – стращать?! Кого – спасать?! За что – бороться?! У меня в руках смерть. Моя? Чужая? Все равно. Сейчас уже все равно. Мы все – на войне. И война не кончится никогда. Даже когда мы умрем. …пойти – в банк. …войти так вежливо, спокойно. Незаметно. Его в кармане держать. А потом, у кассы – вынуть. Боже, я схожу с ума! …я не сделаю этого. …ты пойдешь и сделаешь это немедленно. У тебя выхода нет. Выхода – нет?! …я выбью ногой закрытую дверь. И все равно – выйду. Не дверь – так окно. Не окно – так об стену голову расшибу. Расшибу… расшибу… И больше не будет ничего. Будет кровь и кровавая тьма. И – красная свеча на черном гробе, да?! И Федька молитву прочитает, да?! Федька молитв не знает. Их будет бормотать старуха Лида. …что ты тянешь резину… что… …Господи, вспомяни меня во Царствии Своем, что ли… Сходя с ума от дикой боли, она вышла из спаленки, крепко, хитро держа в руке пистолет. Из кладовки доносился храп. Старики уснули после обеда. Что нужно старому человеку? Тепло и еда. И чтобы живая душа была рядом, развлекала, утешала. А бомж Пушкин пропал. Сгорел? Или замерз в сугробе? Куда она идет? Она помнит это? Или нет? |