Книга Вкус пепла, страница 24 – Станислав Рем

– А разве к этому, – матрос кивнул на дверь, – можно подселять?

– Не просто можно, Попов. Нужно! В край, как нужно!

* * *

Последним из Канегиссеров пред Озеровским предстал отец семейства, Иоаким Самуилович Канегиссер.

Едва конвоир, солдат с винтовкой наперевес, покинул допросную камеру, Аристарх Викентьевич поднялся с места, подошел к арестованному, протянул руку.

– Не могу сказать, что день добрый, тем не менее здравствуйте, Иоаким Самуилович.

Немолодой, рано поседевший, но не потерявший очарования мужчина, старше пятидесяти лет, с трудом приподнял голову, внимательно посмотрел на следователя.

– А ведь мы знакомы, – едва слышно проговорил бывший инженер.

– Совершенно верно. Я дважды бывал у вас. С Ларионовым и Жуковым.

– Да-да, нечто такое припоминаю. Но мне кажется, что я с вами знаком по иным обстоятельствам. Более приземленным.

– Я занимался расследованием самоубийства вашего сына.

– Да, да. Припоминаю… У вас еще такая странная фамилия. Что-то связанное с водой…

– Озеровский.

– Верно, Озеровский. – Иоаким Самуилович осмотрелся, нашел глазами табурет, шаркающей, старческой походкой подошел к нему, не спрашивая разрешения, присел. – Теперь вспомнил. Если не ошибаюсь, Аристарх Викентьевич?

– Совершенно верно. – Следователь решил не садиться. Успеет еще протокол составить. А официоз в данный момент ни к чему.

– А где теперь Лев Тихонович? – неожиданно поинтересовался арестованный личностью Ларионова.

Озеровский качнул головой:

– Понятия не имею. В последний раз мы с ним виделись в феврале семнадцатого. Думаю, покинул Россию.

– Может быть… может быть… – Канегиссер запахнул на груди полы пиджака. – Прохладно тут у вас. Простите, меня забрали с больничной койки. Знобит. Вчера была температура. А вы, смотрю, теперь служите большевикам? Нет-нет, Аристарх Викентьевич, я ни в коем случае не осуждаю вас. У каждого свой путь. У вас свой, у нас свой.

– Знаете, Иоаким Самуилович, – Озеровский прислонился спиной к холодной, серой стене, – год назад, когда я сидел в тюрьме… Да-да, не удивляйтесь. Я сидел в тюрьме при Александре Федоровиче. По ложному доносу и надуманному обвинению. Так вот, тогда мне в голову лезли всякого рода мысли. Абсолютно разные и часто непонятные. Но одна, страшная своей непонятливостью мыслишка, до сих пор не покидает меня. И звучит она так: а ведь это мы сами привели к власти тех, кто нас сегодня прячет в тюрьмы. Сами! – Озеровский поморщился: холод сковал лопатки и теперь стекал по позвоночнику вниз, к копчику. – Своими собственными руками. Все играли в демократию. Строили из себя либералов. Восхищались народовольцами. Теперь вот расхлебываем. Причем хлебаем ложками, по полной. И то ли еще будет.

– Странно такое слышать из уст сотрудника ЧК.

– Ничего странного. Большевики смеются, вспоминая, как использовали нас. Точнее, вас и подобных вам. Пример Саввы Морозова на пользу не пошел. – Озеровский говорил медленно, с расстановкой, так, чтобы собеседник услышал каждое слово. – Все хотелось вам прослыть патриотами с чистыми помыслами. Долой самодержавие, долой сатрапов… Теперь сатрапов нет. Самодержавие свергли. Все уничтожили. И что получили взамен?

– Это меня спрашиваете вы, сотрудник Чрезвычайки? – с тяжелой иронией парировал арестант.

– Вынужденный работник, – отозвался Аристарх Викентьевич, с трудом сдерживая раздражение, – вынужденный. И во многом благодаря вам и таким, как вы. Не я привел к власти Керенского, который стал трамплином для большевиков. И не я принимал в своем доме революционеров.

– На что намекаете?

– Бросьте, – отмахнулся следователь, – какие тут намеки. Германа Лопатина вспомните, изречения которого наслушался ваш сын Сергей, отчего и ушел так рано из жизни. Или уже запамятовали?

– Зачем же так? – спустя несколько секунд не сказал, а прохрипел арестованный. – Больно ведь.

– А не принимали бы, не было бы этой боли. Я так думаю, Леонид Иоакимович тоже не остался в стороне от новомодных веяний господина Лопатина и иже с ним.

– Все. Хватит, – неожиданно довольно резко произнес Иоаким Самуилович, забросив ногу на ногу. – Спрашивайте, что вас там интересует, или велите отправить в камеру. Не хочу слушать нотации.

Озеровский сел за стол напротив арестованного, вооружился пером, макнув его в чернильницу, прикрученную к столу.

– Ваши супруга и дочь утверждают, будто ваш сын Леонид Канегиссер в последнее время не ночевал дома? Почему? У вас натянутые отношения?

– Отчего ж, отношения у нас нормальные. И довольно пристойные, в отличие от других семей, – с вызовом добавил Иоаким Самуилович, непонятно на кого намекая. – А почему не ночевал… Мой сын – взрослый человек. Имеет право на личную жизнь. К тому же благодаря нынешней власти сегодня многие ночуют не в своих постелях. – Канегиссер сложил руки на груди. – Кому хочется услышать стук в дверь и через полчаса оказаться за решеткой?

– Если человек чист перед законом, никто к нему в дверь стучать не станет.

– Вот только не нужно! – подследственный чуть откинулся на спину, но, не почувствовав преграды в виде спинки, тут же вернулся в прежнее положение. – Оставьте моральные поучения другим.

– Тогда у меня напрашивается следующий вопрос: вам известна причина, по которой Леонид боялся ареста?

– А с чего вы решили, будто Лева боялся? – моментально отреагировал отец убийцы. – По-моему, ареста он как раз и не боялся. Иначе не приходил бы домой ежедневно. Скорее всего, у него появилась пассия.

– Кто? Как зовут? Где проживает?

– Понятия не имею. Да меня сие особо и не интересовало.

– Но вы же отец.

– А вы следователь. Вот у него и спросите. Если захочет открыться перед вами… Кстати, я могу его увидеть?

– К сожалению, с арестованным Леонидом Канегиссером вы сможете увидеться только во время перекрестного допроса.

– Но у меня есть право! Я отец! Он мой сын!

– Как вы правильно только что заметили, взрослый сын. Леонид обвиняется в убийстве. Мало того, он сам признался в покушении. Понимаете, сам. А потому вы его увидите только в нашем присутствии. Под протокол.

Озеровский не увидел, а почувствовал: Канегиссер «потек». Сломался. Теперь его можно было гнуть, ломать. Но именно этого Озеровский и не хотел. Тот, прежний, злой и сопротивляющийся, Иоаким Самуилович был ему более приятен.

– Леву расстреляют? – еле слышно проговорил Канегиссер-старший.

– К сожалению, большевики в июне вернули смертную казнь. Боюсь, так оно и произойдет. Хотя надежда есть – маленькая, мизерная. Но имеется.

Иоаким Самуилович больным взглядом вцепился в зрачки следователя.