Книга Карта царя Алексея, страница 21 – Николай Дмитриев

Наконец гере не выдержал:

– Когда отплываете домой, капитан?

– Нескоро, – лаконично ответил Нильсен, отставил опорожнённый кубок и протянул к огню руки.

– Замёрзли? – посочувствовал ему Ван-Лейден.

– Нет, – капитан резко мотнул головой. – Просто мне не скоро ещё придётся снова посидеть у камина.

– Что так? – За показным безразличием Ван-Лейден попытался спрятать свой неподдельный интерес.

– А вы разве не догадываетесь? – Капитан повернулся и в упор посмотрел на поёжившегося под его взглядом Ван-Лейдена.

– Нет, я, знаете ли, не привык строить догадки. – И чтобы скрыть прорвавшуюся досаду, гере улыбнулся.

Однако, говоря так, Ван-Лейден лукавил. Он сразу обратил внимание, что флейт так и не стал под разгрузку, зато чуть ли не ежедневно принимал на борт не товар, а разные припасы. Именно поэтому, надеясь разузнать всё толком, гере и пригласил капитана Нильсена в гости.

Впрочем, Нильсен правильно понял интерес Ван-Лейдена и коротко бросил:

– Мы пойдём дальше.

– Но там же льды, – изумился гере, однако тут же добавил: – Да, местные поморы ходят там на своих кочах, но всё дело в том, что они, если надо, тянут свои судёнышки волоком, а у вас же настоящий корабль…

– Мне ясны ваши опасения, – капитан Нильсен покачал головой и неожиданно заявил: – Всё дело в свойствах льда и воды.

– Как это? – не понял Ван-Лейден.

– Дело в том, – твёрдо, с неким внутренним убеждением сказал Нильсен, – что учёные мужи считают: раз у берега лёд пресный, а в море вода солёная, то должна быть широкая полоса чистой воды. По ней я и поведу свой флейт.

– Вон оно что… – с сомнением протянул Ван-Лейден. – Учёные мужи, это, конечно… Вот только от поморов я ничего такого не слышал…

– Они держатся берега, где занимаются промыслом, и вряд ли ведут какие-то исследования, – возразил Нильсен.

– А вот это как сказать, – засомневался Ван-Лейден. – Мне точно известно, что почти у каждого здешнего капитана есть своя лоция, которая писалась чуть ли не сотню лет, вот только держат они их, как здесь говорят, за семью печатями.

– Не думаю, что в этих писаных промысловиками лоциях для меня найдётся что-либо интересное. – Нильсен строго поджал губы и замолчал.

Почувствовав, что капитан больше не хочет говорить на эту тему, Ван-Лейден засуетился и вышел из комнаты. Вернулся он скоро, но уже не один. Вместе с ним вошла золотоволосая девушка, державшая в руках лютню. Улыбнувшись Нильсену, она села на стульчик и, ловко перебрав струны, запела.

Похоже, Нильсен не обратил на девушку никакого внимания, и было заметно, что его уже здорово развезло. Капитан явно хватил лишку и повёл себя, как не подобает гостю. Он взялся рукой за край стола, повернулся всем корпусом к девушке, какое-то время кривясь, слушал её пение, а потом, громче, чем надо, грубовато заявил:

– Хватит!.. Не желаю слушать всякую чушь про презрение к мирской суете…

Девушка, исполнявшая песню немецкого минизингера, сразу умолкла и прижала струны лютни ладонью. Нильсен же громогласно продолжил:

– И про аскетический образ жизни тоже!.. Он меня так и так ждёт… – Нильсен пошарил ладонью по столу, где стояла только бутылка с мальвазией, и тупо глянул на хозяина. – А марципаны… есть?

– Сейчас, сейчас… – Ван-Лейден с готовностью сорвался с места и, даже не пытаясь вызвать служку, поспешил за сладостями сам.

Проводив хозяина взглядом, Нильсен посмотрел на девушку и совершенно трезвым голосом спросил:

– Ты сюда сушей или водой?

– Морем, – спокойно, как будто она ожидала именно такого вопроса, ответила девушка и уточнила: – На судне «Лэди Грей».

– Знакомый корабль, – кивнул Нильсен. – Я на нём плавал в Ливерпуль.

– Зачем? – отчего-то поинтересовалась девушка.

– Чтобы самому повидать лорда Грея, – неожиданно усмехнулся Нильсен.

– Хорошая встреча, – негромко сказала девушка и назвалась: – Я Злата.

– А я Смит, – в свою очередь представился Нильсен.

Какое-то время они молчали, выжидательно глядя друг на друга, потом Нильсен-Смит было начал:

– О деле поговорим позже… – но, услыхав за дверью шаги возвращающегося Ван-Лейдена, сразу замолк и принялся бормотать что-то нечленораздельное, ловко изобразив вдрызг пьяного моряка…

* * *

Три вместительных мореходных струга медленно подходили к Большому Соловецкому острову. Попутный ветер благоприятствовал, но был не особо силён, и башни Соловецкого монастыря неспешно как бы выплывали из Студёного моря, постепенно всё чётче вырисовываясь на фоне серого северного неба.

На носу первого струга стояли трое: стряпчий Игнатий Волохов и с ним два стрелецких командира, сотник и пятидесятник, под началом у которых был воинский отряд, направленный для усмирения монахов. Те не признали реформ патриарха Никона и даже выгнали присланного к ним настоятеля Иосифа, выбрав вместо него архимандрита Никанора. Чтобы наказать бунтовщиков, царь отобрал у монастыря имущество и вотчины, но монахи упорствовали, и дабы вразумить упрямцев, в Соловецкий монастырь были посланы стрельцы.

Стряпчий Волохов, глядя в подзорную трубу, зачем-то вслух пересчитал все восемь оборонительных башен, чьи островерхие шатровые крыши были хорошо видны, а когда он закончил, бывавший здесь ранее пятидесятник, указывая на выглядывавшие из-за массивных стен купола, пояснил:

– Те три, что слева, Успенского собора, правее – пятиглавый Преображенский, а над Святыми воротами церковь Благовещения…

Пока стряпчий внимательно смотрел, куда показывал пятидесятник, стрелецкий сотник со вздохом заметил:

– Знатная крепость. Шведы в Смутное время – и те взять не смогли…

Понимая, что сотник намекает на слабость ихнего отряда, стряпчий преувеличенно бодро ответил:

– Ничего, полагаю, здешние монахи царского гнева убоятся, – и, приказав спустить паруса, сложил ставшую ненужной подзорную трубу.

В бухту Благополучия для большего бережения струги, направляясь к пристани вошли на вёслах. Теперь уже можно было хорошо рассмотреть и мощные, начинавшиеся от самой воды стены из дикого камня, и деревянный причал, возле которого тёрлись бортами с десяток карбасов, и то, что нигде на берегу не видно ни единого человека.

Ожидая столь желанной высадки, стрельцы, держа наготове бердыши и заряженные пищали, с надеждой поглядывали на становившийся всё ближе берег, где эта не прекращавшаяся все три дня пути, выматывающая непривычных к морю людей болтанка наконец-то закончится.

Два первых струга ткнулись носами в берег, а третий, самый большой, неспешно привалился бортом к свободному участку пирса, и пушкари с гиканьем и руганью принялись стаскивать с судна на деревянный настил доставленный к почти что самому монастырю наряд ^[50].