Онлайн книга «Дорогие мои»
|
Дав круг, мальчик спрыгнул с коня прямо перед Еленой, видно, для неё он и скакал по кругу. Тут же подъехал я и грациозно сполз с седла, довольный, что удалось не свалиться. Чеченец с большим интересом беседовал с моей женой, а когда я вернул ему лошадь, пошутил: – Меняюсь. – С доплатой, – пошутил я. – А меня уже никто и не спрашивает, – сказала жена. – Когда горцы разговаривают – женщины должны молчать, – пошутил я. – Ты, горец, лучше послушай, что здесь творится – сказала Лена. А творилось вот что. Местное население терпеть не могло приезжих чеченцев. Мне об этом и председатель говорил, и рыбак. Да и тетки возле магазина жаловались: – По тысяче в месяц зарабатывают. Чеченец объяснил: – Они здесь работать не хотят, поэтому и не зарабатывают. С овцой день и ночь заниматься надо. А они на праздники напились. Три дня – первого, второго и третьего мая, овцы орут, их никто не поит, не кормит, целых три дня без воды и пищи в загоне. Мы от поголовья работаем. Сколько выкормим, столько и получим. У нас тоже много овец дохнет. А у них, бывает, все дохнут. У нас так не бывает. Они нам гадят, но сделать ничего не могут. Потому что в каждой отаре каждый начальник своих овец имеет. Сейчас поздно, ты завтра приходи к нам, вон в ту избу, я тебе всё расскажу. Нас тут убить хотели, а когда мы ответили, чуть не засудили. – Всюду жизнь, – говорил я своей жене, ложась спать. «Всюду жизнь» – картина художника Ярошенко. Еда кончалась. От председателя, обещавшего прислать еду, не было ни весточки. Я пошел в пионерлагерь и попытался от начальника дозвониться хотя бы на завод, не говоря уже о колхозе. Никуда, конечно, не дозвонился. С горя обыграл начальника в шашки. Подумал, что на крайний случай выступлю здесь перед пионерами за еду. Подошел какой-то вожатый. Обыграл и его в шашки. Потом ещё человек трёх, после чего они все вместе привели какого-то заморыша в очках и красном галстуке. И этот заморыш три раза подряд буквально разгромил меня, хотя я играл довольно прилично. – Ладно, – сказал я на прощание, – в крайнем случае, если не пришлют еду, придём к вам обедать. Директор не возражал, но и не настаивал. Я пошел домой, на крайний случай, конечно, сошел бы и лагерь, но хотелось выкарабкаться и самому. Хлеб должны были привезти завтра. И завтра же предполагался поход к знахарке в Ильинское – это девять километров пешком. Утром следующего дня встал пораньше и бодро отмахал девять километров. В Ильинском была центральная усадьба. Главная и единственная улица длиной километров в пять, посредине стоял сельсовет, и, отсчитав от него четвертый дом, я как раз и вышел к дому Неонилы Никитичны. На стук вышла сухонькая старушка с востренькими глазками, довольно сосредоточенная и не слишком любезная. – Вот, – сказал я бабульке, – вчера с вами лесник говорить должен был. – Говорил, – сказала бабка, – обожди. – И ушла. Не было её минут двадцать. Потом она вышла с трёхлитровой банкой, налила из крана воды, вернулась в дом, а минут через пятнадцать вышла с какой-то девицей. Девица держала банку с водой. Поклонилась старушке и ушла. – Давай, – сказала бабка. Мы вошли в маленькую горницу. – А чего же банку не взял? Или лесник не сказал тебе, чтобы с водой приходил? – Нет, ничего не сказал. – А откуда ты? – Из Москвы. – И откуда только не ездят. У меня был один полковник из Москвы. Ты ни у кого не спрашивал, как ко мне пройти? – Нет, ни у кого. – Следят. Жизни не дают. Уже привлекали. Сельсовет выселить грозился. – Только за то, что лечите? – Ну, а за что ещё-то? Ведь и сами приходят лечиться, и сами же выгоняют. Ну что за власть такая? – А вы деньги берёте? – А тебе чего? Не беру я денег. Так все равно грозят выселить. Ты сам-то из Москвы? Я-то ведь уже и не лечу. А у тебя-то чего? Нет, погоди. Я сама. Провела вдоль тела руками. Точь-в-точь как московские экстрасенсы. – Вот тут болит? – показала на правый бок. – Болит. – И тут нелады, – показала вниз. Я кивнул. – Всё чую. – А как вы чуете? – А в руках покалывает. Где у тебя болит, там у меня покалывает. – Может, это у меня от сглаза? – Нет, болезнь. А чего к врачам не ходишь? – Да без толку. – Не скажи. Вот я в прошлом годе в больнице лежала. Так очень толковые врачи. И очень помогли мне. – А что, сами себя вылечить не могли? – Нет, тут хирург нужен был. Она вышла, вернулась с банкой воды. Встала над ней, над водой, помолилась, пошептала в течение минут пяти. – Вот, – сказала, – будешь пить три раза в день, через десять дней придешь. – Так я уезжаю скоро. – Значит, ещё одну банку воды надо, и мазь «Бинго-бонго», знаешь? В любой аптеке. Вот я тебе коробочку дам. Взяла с полки коробочку, на баночке фабричная этикетка, «Бинго-бонго» написано, и цена восемь копеек. Над мазью бабка тоже пошептала. – Будешь мазать там, где болит. Я растрогался, вынул носки ручной вязки, мёд, лесник предупреждал, что деньгами она не возьмёт. Бабка поджала губы и от подарков гордо отказалась: – Не надо мне от тебя ничего, и всё. – Ну, может, вам из Москвы что прислать? Может, лекарства? – Ничего мне от тебя не нужно. – Может быть, вы мне адрес свой дадите, а я вам напишу из Москвы и пришлю, что вам понадобится. Бабка вся сжалась: – А ну, уходи! Давай уходи. – Я что-нибудь не так сказал? – Давай уходи! Ишь, грамотный какой. – Я хотел сообщить вам, помогло или нет. – Уходи, – твердила бабка, вся вмиг побелев. Глаза стали злые. Пришлось уйти. «Вот тебе и целительница», – подумал я. Бабка смотрела через стекло, что-то ворчала. И рассержена была не на шутку. Шёл расстроенный. Пытался восстановить разговор. Первая тень неудовольствия появилась, когда заговорил про деньги. Но потом она вроде нормально разговаривала. А когда подарки предложил, разозлилась. Хотя вроде ничего обидного не было. Да и лесник говорил, что подарки она берёт. А вот просьба об адресе её разозлила как следует. Но ведь должно же ей быть интересно, помогла или нет. |