Онлайн книга «Провокатор»
|
Однако лилипут-уродец чихнул второй раз, выругался невнятно и, почёсывая небритую щёку взрослого мужика, уставился на единственное зарешечённое окошко в убогом своём жилище-норе. Его явно что-то беспокоило. Он сел на пол, раздумывая и прислушиваясь к едва различимым звукам, периодически повторяющимся и доносившимся снаружи. Скорее всего, его звали. Он напрягся, навострив, как собака, длинные уши — действительно, это были сигналы, пробудившие его. Уродец вскочил на тонкие ножки, поковырялся в носу, чихнул в третий раз, окончательно просыпаясь, и по скрипучей настенной лестнице подобрался к потолку, там он пошарил лапой и отворил наверх дверцу. Свет ворвался в его нору, а с ним и всхлипывания, стоны и сдавленные возгласы. Его звали! Он нырнул вверх на волю в дыру, его подстегнул злой мужской окрик: — Где ты, Фриц! Уймёшь ты её или нет? Имя или кличка принадлежала этому существу, потому как лилипут, выскочив в дверцу, засеменил, заковылял по комнате, в которой очутился, и застыл перед едва приоткрытой обитой дерматином дверью, осторожно просунул внутрь голову, не осмеливаясь войти. Стоны усилились. Лилипут протиснулся в дверь. Того, кто его звал, уже не было. На широкой богатой кровати в кружевных простынях металась голая красавица. — Зверёныш, — поманила она лилипута, — принеси вина. — Может, чая, Нинель? — Вина, паразит! Мне тебе повторять? — Снова на весь день… — Молчи, урод! Исполняй, что велено! Коротышка исчез, но скоро появился с подносом в руках, на котором красовались чашка с холодным чаем, бутылка вина с бокалом и фрукты. Женщина в прозрачных накидках, не стесняясь, уже гарцевала на стульчике перед большим трюмо. — Где Григорий? — уколола она взглядом лилипута, приняв с подноса бокал и залпом его опрокинув. Служка засуетился, поставил поднос на стол, схватился за бутылку наливать ей вина. — Где барон? — Откуда мне знать, — не рассчитав, пролил вино на пол тот. — Я только голос его и слышал. Вы тут любезничали. — Дерзить мне будешь! — Но, Нинель… — взмолился лилипут. — Молчи, гадёныш! — разрыдалась она. — Вы все меня ненавидите! — Нинель… — И не смей меня так называть! Я уже предупреждала! — женщина наотмашь метнула пустой бокал в служку. Бокал угодил ему в зубы, упал на пол, разлетелся на мелкие осколки. Женщина, выхватив бутылку из рук лилипута, запрокинула над головой, сделала несколько жадных глотков и упала в кровать, завизжала, закаталась по простыням, как раненая львица. Копна золотых волос с её головы металась вслед за ней, не укрывая наготы. — Он меня бросил! — кричала она. — Из-за той гадюки! Гришенька мой! Никому я не нужна! Далее следовали причитания вперемежку с проклятьями и угрозами. Лилипут, видимо, привыкший к подобным сценам, отёр окровавленное лицо, убрал осколки с пола, осторожно вышел за дверь и присел на корточки тут же в ожидании, как побитая, но верная собака у ног хозяина. Ждать ему не пришлось. — Зверёныш! — позвала она. — Ещё вина! — Нинель… — лилипут нерешительно приблизился, дотронулся до края кровати. — Не пей больше. Тебе вредно. — Где мой Гриша? — пьяным голосом сквозь рыдания спросила женщина. — Я его не застал. — Сроду ты не успеваешь. Найди! Скажи, я зову… Умру без него. — Не станет он меня слушать. — К чертовке той убёг. — Что ты! — Приманила она его! — Подумай, что говоришь. — Куда ж ещё? — Ты забыла? — Чего? — Её ж нет. — Нет? Как нет? Что ты брешешь! Лилипут пустыми глазами оглядел хозяйку: — Вы же сами… Её… неделя как нет. XI — Зря мы припёрлись. — Это почему же? — Не станет он нас слушать. Мы его не дождёмся. А явится — соврёт. — Это Гришка-то? — А кто же ещё. Два человека, лузгая семечки, сидели на табуретах у порога в просторной пустой гостиной добротного деревянного дома. На полу и стенах между большими окнами красовались дорогие ковры, посредине на столе горел ярким блеском надраенный медный самовар; больше ничего и никого в гостиной не наблюдалось. Изредка из дверей, разбегающихся в многочисленные комнатушки, высовывались разномастные лукавые мордашки цыганят, щерились, таращились на незваных гостей и прятались, лишь те их примечали. — Барон мне обязан по гроб жизни, — поправляя ладненький костюмчик, Лёвик Попугаев сплюнул шелуху в ладошку, зажал в кулаке. — Я не раз его хлопцев выручал. И добавил, помолчав со значением: — С лошадьми попадались милиции. — Всё равно соврёт, — не сдавался товарищ Лёвика, степенный, уверенный в себе крепыш в кожаной тужурке с плечами волжского грузчика. — У них, цыган, не то, что у нас, — могила. Что случись, слова не вытянуть. — Знамо. — Вот и знамо. Как-то в таборе убийство было. Жених невесту на глазах у всех порешил. Это у них зараз, если баба непослушная. И что б ты думал? — Ну? — Лягавые наутро понаехали, а табор сгинул, как и не было. Они без суда вершат свои дела. — Им суд не нужен. Известно. — У них свой суд. А до чужих дел у них интереса никакого. Баба ж не цыганкой была?.. Или неизвестно до сих пор? — Калач, — Лёвик закурил, пустил струю дыма в лицо приятелю, — дошлый ты мужик, слышал я, но чтобы до такой степени… — А что? — Когда такое было, чтобы цыгане покойников жгли, резали на части да топили? — Ну… всяко… Времена-то меняются. — Дура! У них законы свои. Навек установлены. — Известно, но… — Ничего тебе не известно. И потом… Я тебе что же, не авторитет? — Нет, но… — Мы зачем пришли? — Не сердись, Лёвик, — совсем смутившись, завозился на табурете крепыш и табурет под ним жалобно заскрипел. — Сколько уже сидим здесь? А где твой Гришка? — Тебя в дом пустили? — Ну пустили… — Вот и не дёргайся. Ты думаешь, мы одни здесь? За нами глаз да глаз. — Пацаньё, что ли? — Они самые, — Лёвик нахмурился. — Не гляди, что мальцы. Они шустрей нас с тобой и каждое наше слово куда надо уже доложили. — Ну?.. — Язык-то прикуси… |