Онлайн книга «Грозное дело»
|
Но дальше Трофим вспомнить не успел, потому что они дошли до угла, и нужно было поворачивать. Они повернули вдоль стены направо и пошли задами. Опять с правой руки был дворец, а с левой – сад, весь заснеженный, а за садом вновь стена. Сад, как слыхал Трофим, назывался Царицыным. Трофим с дворовым прошли вдоль дворца совсем немного, шагов двадцать, и остановились перед новеньким, ещё пахнущим смолой, деревянным крыльцом. Крыльцо было без стражи, узкое и без резьбы, ступеньки ничем не покрыты. Как в деревне, подумал Трофим. А дворовой сказал со злостью: – Вот так! От всех отгородили! Как псов шелудивых! Они поднялись по крыльцу. Дворовой постучал. Одна створка двери открылась, за ней стояли стрельцы с бердышами и пищалями. – Привёл, – сказал дворовой. Стрельцы расступились. Дворовой и Трофим вошли в сени, прошли дальше, опять в тесноту и смрад, ещё прошли и повернули – и вошли в здоровенные сени, очень богатые, с пустыми лавками вдоль стен (а раньше здесь, наверное, толпились, как у Аграфены), и подошли в дверям, обитым золочёными листами. Возле дверей стояла ближняя боярыня, не меньше, если судить по нарядам. Они подошли к боярыне. Та побледнела и попятилась. – Дура, не бойся, – сказал дворовой. – Это от Зюзина. Лекарь! И хмыкнул. Боярыня перекрестилась. – Отведи его! – продолжил дворовой. Боярыня взяла Трофима за руку и повела. Остановилась, постучала в дверь, потом открыла. Трофим вошёл и осмотрелся. Горница была богатая, просторная. В дальнем от окна углу стояла молодая красивая женщина, одетая в дорогие одежды. В одной руке она держала небольшое зеркальце, всё в самоцветах, и смотрела на Трофима – очень настороженно. Это и была Алёна Шереметева, жена старшего царевича Ивана, так надо полагать. Трофим снял шапку. – Ты кто такой, пёс? – строго спросила Шереметева. – Я не пёс, меня зовут Трофим, – ответил Трофим и поклонился ей большим обычаем, чиркнув рукой по ковру. А распрямился, снова посмотрел на Шереметеву. Она продолжала стоять, не садилась. И стояла как-то боком. Она так стояла оттого, что у неё был синяк под левым глазом, и хоть его засыпали мукой, он всё равно был виден, если присмотреться. Да и припух глаз, подумал Трофим. Надо было сразу лёд приложить, и всё прошло бы. И ещё подумалось: вряд ли кто посмел бы поднять на нее руку, кроме самого царевича. Или сама упала, оттого и скинула. Такое тоже могло быть. Шереметева села на лавку, и села опять правым боком, чтобы того глаза видно не было. Сил нет. Ещё бы, подумал Трофим, бабы после этого чуть ходят. А Шереметева гневно сказала: – Чего пришел? Кто тебя прислал?! – Меня прислал царь и великий государь Иван Васильевич справиться о твоём здоровье, матушка, – ответил Трофим. Шереметева сердито хмыкнула. Трофим как ни в чём не бывало продолжил: – И он ещё велел спросить, может, у тебя есть в чём нужда, так он велит прислать. Шереметева что-то сказала так тихо, что Трофим ничего не расслышал. И он продолжил: – Я так и передам, что ничего тебе не надобно. А ещё царь и великий государь Иван Васильевич спрашивает о твоём здоровье. – Скажи, что ещё жива! – А дальше царь великий государь желает знать, как здравствует твоё дитя, которое ты под сердцем носишь. Шереметева побледнела и замерла. Смотрела на Трофима, не моргала, а потом спросила: – А он, что, ничего не знает? – А кто ему такое скажет?! – ответил Трофим. – У кого на такое язык повернётся? Шереметева молчала. Вдруг у неё по щеке покатилась слеза. Мука намокла, поползла, стал виден синяк под глазом. – Кто тебя так? – спросил Трофим и показал на свой глаз. – А то не знаешь! – сердито ответила Шереметева. – Государь Иван царевич, кто ещё. Слава Тебе, Господи, замужняя жена, есть кому бить. – За что? – Просто так. А если бывает за что, он тогда… – И Шереметева с усмешкой продолжила: – Да это ерунда. Мы к этому привычные. А ты что, пришёл выпытывать? – Нет, спрашивать. И с этими словами Трофим резко подступил к ней, достал целовальный крест, подставил его почти к самым её губам и сказал: – Допрос буду чинить! И вести розыск! По велению царя и великого князя Ивана Васильевича. Ты кто такая? Назовись!!! Шереметева перепугалась, но молчала. – Ну! – грозно велел Трофим. И она нетвёрдым голосом ответила: – Алёна я. Из Шереметевых. Батюшка мой, покойный Иван Шереметев Меньшой, второй воевода Большого полка, его под Ревелем ядром… – И замолчала, дух перевела, едва слышным голосом спросила: – А чего царь хочет? – Это он после решит, – сказал Трофим. – А теперь целуй и говори, что будешь отвечать только по правде, не кривить, и на том клянёшься Святой Троицей, кровью Господней и спасением своей души. Клянись! – Клянусь! – Целуй! Поцеловала. И спросила шёпотом: – А что теперь? Будешь пытать? – Это не моё дело, – ответил Трофим, убирая крест на место. – Моё дело – спрашивать. А пытают у нас нарочно обученные этому люди. – Царевен пытать нельзя! – Ты не царевна. Ты жена царевича. В тебе нет царской крови. Тебя можно. – Свинья! – И замахнулась!.. Но не достала – Трофим перехватил её руку, крепко сжал и отпустил. Будут синяки, подумалось. Шереметева сидела молча, неподвижно. Трофим медленно заговорил: – Недобрые речи о тебе ведутся. Будто ты нарочно дитя скинула. Чтобы государю досадить. – Да как… – Так говорят! – сердито перебил Трофим. – Да разве так можно? Да это же моё дитя родное… – Родное-то родное, а вот взяла досада и скинула. – Какая ещё такая досада?! – Простая. Сказали, что ты чёрта носишь, что какое ещё дитя можно от такого муженька родить? Вот ты напугалась и скинула. Трофим испытующе глянул на Шереметеву. Но та сидела спокойная. Значит, ей это не впервой, значит, она уже слыхала такое, подумал Трофим. А Шереметева ещё немного помолчала и заговорила без всякой обиды: – Мало ли что люди брешут. Но это же моё дитя. Какое бы оно ни было, а оно моё родное. Да по мне хоть чёрт, а только чтоб моя кровиночка. Я б ради него, только было бы оно живое… И тихо заплакала. Трофим терпеливо ждал. Шереметева отплакалась, утёрлась платочком, сказала: – Как услыхала, что Ванечка помирает, сердце зашлось! Умрёт Ванечка, подумала, и люди меня убьют. Ведь убьют, ведь так?! – Почему? – сказал Трофим. – Могут и не убивать. Ведь разве же из-за тебя царевича убили? |