Онлайн книга «Грозное дело»
|
Но Шереметева, будто его не слышала, продолжила: – Ой, выла я тогда, ой, помирала. Скрутило меня, как… Да не поймешь ты! Это бабье! И вдруг скинула. И меня сразу сюда… – И, сама себя перебивая, продолжала: – Мне же раньше, с самого начала, как сказали? Родишь – будешь царицей самовластной, не родишь – упекут в монастырь, а то и совсем изведут. И я так старалась! Какая я была! А этот… И вдруг замолчала, помрачнела. – Что этот? – спросил, немного подождав, Трофим. Шереметева улыбнулась, продолжила: – Ванечка меня любил. Подарки дорогие даривал. В санях катал. Скоморохов зазывал. А… И опять замолчала, беззвучно заплакала. – И ты понесла? – спросил Трофим. – Понесла, – ответила она сквозь слёзы. – Ох, он рад был! Он… Замолчала. Трофим опять спросил: – А глаз он тебе за что подбил? – Какой глаз? Кто подбил? – А этот вот, левый, Ванечка подбил? Или сам царь великий князь? – Царя государя великого князя я уже недели с три не видела, – сказала Шереметева. – Он всё у Маньки Нагой, день и ночь. Вот кто царя присушил – Манька! Вот с кого надо расспрос снимать. Она же говорит: вот забрюхатею, рожу царевича, и вас, выдр, всех велю изгнать из дворца, голым задом по сугробу! Так и говорит! И покраснела, перекрестилась на иконы. – Так, говоришь, – сказал Трофим, – давно царя не видела? – Давно. – И глаз тебе подбил твой государь царевич? Шереметева, подумав, кивнула – да. – В тот самый день подбил? – спросил Трофим. – За что? Она покраснела, нехотя ответила: – За что всех, за то и меня. Пришёл под утро, пьяный, чужой бабой от него разит. Ну, я и сказала. – А он в глаз? – Ну, и не только в глаз. Не выбирал. – Что говорил при этом? – Всё что ни попадя. И что я такая, и что этакая. – Какая же ты этакая? Ты же ему дитя носила! – Ну, может, он сказал, и не ему. – Вот как! – Чего вылупился?! – гневно воскликнула Шереметева. – Какое твоё дело?! Сейчас кликну псарей, они тебя быстро на мясо кому надо скормят! – Будешь царицей, скормят. А пока что отвечай! И не криви! Он сказал, что не ему ты дитя носишь. А кому?! – Этого он не говорил, – ответила Шереметева. – Пьян крепко был. А только говорил, что я, как его бабка, на стороне забрюхатела. Трофим сделал вид, что ничего не понимает. Тогда Шереметева добавила: – А то ты этого не знал! Все знают! Про то, что Ванечкина бабка, царя Ивана матушка, тоже Алёна, как и я, да только Глинская, не от великого князя Василия Ивановича забрюхатела, а от Ивана Фёдоровича Овчины Телепнёва-Оболенского, кобеля проклятого, няньки Аграфены брата. И тогда эта Аграфена царю не столько нянька, сколько родная тётка. Вот почему она царя так любит, а царь её. Вот что государь царевич тогда крикивал! И мне по морде! По морде! И у меня глаз заплыл. А он встал, оделся и ушёл. – Куда? – А я откуда знаю? Да, наверное, опять туда, откуда пришёл. А как только развиднелось, он, ко мне уже не заходя, явился к батюшке-царю, там они пошли в покойную, Ванечка был очень зол… Ну и дальше сам всё знаешь. И я как про всё про то узнала, так и повалилась как сноп. Лежала, тряслась, как осенний лист, три дня – и скинула. Трофим молчал. Теперь ему всё было ясно: царь, наслушавшись Ададурова, был крепко зол, так же и царевич, после ссоры с Шереметевой, был зол. Ну, они и сошлись, слово за слово, царь осерчал… Ну и так дальше. Понятное дело. И все это здесь понимают. А отвечать тебе, Трофим! И на кол – тоже тебе. Трофим тяжело вздохнул, посмотрел на Шереметеву, сказал: – За поносные речи на государя царя и великого князя, знаешь, что полагается? Язык тебе отрежут, вот что. Но сперва ты нам расскажешь, кто тебя на это надоумил. Кто? Шереметева молчала. Трофим продолжил: – Назовёшь кого, будем его разыскивать. Не назовёшь, будем из тебя выпытывать. Ну?! Шереметева поморгала, слёз уже не было, и медленно ответила: – Это мне за дитя. Не уберегла, теперь хоть режьте. Да и что мне теперь ваши муки, когда у меня и без них сердце на клочья разрывается?! Она закрыла лицо руками и стала качать головой. Потом убрала руки, проморгалась и заговорила ровным, безразличным голосом: – Говорили мне добрые люди: не выходи за него. Говорили: лучше удавись. А я не удавилась, дура. – И вдруг спросила: – У царя был брат? – Был, – ответил Трофим. – Младший, Юрий. – А старший был? – Какой еще старший? Откуда? – с большим удивлением спросил Трофим. А она зло ответила: – Какой, какой! От Соломонии. От первой великого князя жены. Не от Алёны, второй, а от Соломонии, первой. – Да что ты такое говоришь?! – уже в сердцах сказал Трофим. – Не было у Соломонии детей, оттого великий князь с ней и развёлся и женился на Алёне Глинской, и были у них сын Иван, наш царь, и Юрий, его младший брат, ныне усопший. – Э! – сказала Шереметева. – Кому кривишь?! Может, мне завтра помирать, а ты кривишь. Перекрестись! Трофим растерянно перекрестился. Шереметева, усмехаясь, продолжила: – А теперь слушай. Да, это верно, долго великий князь жил с Соломонией бездетно, двадцать лет, и всё не было у них наследника. Тогда великий князь, посовещавшись с боярами, и с благословения митрополита, отослал Соломонию в монастырь, а сам женился на Глинской, на Алёне. И опять же не было у них детей, пять лет! А потом вдруг родился. Сын Иван! Тут Шереметева, не удержавшись, тихо засмеялась. А отсмеявшись, помолчала, облизала губы и продолжила: – Вот как царь Иван родился! Смекаешь?! А Соломония была тогда уже в монастыре Покровском, в Суздале, с дитём. – Каким ещё дитем? – тихо спросил Трофим. – Каким, каким! Таким, какого родила. После того, как государь её прогнал, через полгода, по весне. Назвали Георгием. И государь великий князь про это знал! Да околдован был. Глинская его околдовала! А вот наколдовать себе дитя Бог не давал. Тогда она… Грех повторять! И сразу забрюхатела и родила – царя Ивана! А в Суздаль, в монастырь, верных людей послали. Да не успели те верные люди! Спрятали Георгия. И он до сих пор жив, в надёжном месте обретается. Выйдет – и убьёт царя Ивана! И так и моего сыночка отобрали у меня и спрятали. Я знаю! Жив мой соколик! Жив! И ещё прилетит, и всем вам глаза выклюет! А тебе я их сейчас выдавлю! Пёс! И Шереметева вдруг подскочила, кинулась! Трофим отскочил, да зацепился ногой за ковёр и упал, Шереметева на него навалилась и стала душить! Трофим пытался вырваться – не получалось. Шереметева держала его крепко, руки у неё стали будто железные. Трофим начал задыхаться, закричал, попробовал брыкать ногами, повернуться на бок – ничего не получалось! Прости, Господи, подумал он, прими раба своего неразумного, душит меня бешеная баба – и задушит! |