Онлайн книга «Долгий путь домой»
Приняв душ и одевшись, он спустился по лестнице и вышел на улицу. Время дня стояло пастельное. Раннее солнце окрасило все вокруг в светло-голубые и светло-розовые тона. Туристы спали в гостиницах. Лишь немногие жители уже поднялись, и почти весь город принадлежал Гамашу. Город не казался заброшенным, скорее замершим в ожидании. Готовым к рождению нового яркого дня. Но пока на улицах стояла тишина. Все было возможно. Гамаш нашел неподалеку скамью, сел и вытащил из кармана книгу. Свою постоянную спутницу. Он начал читать. Прочтя несколько страниц, закрыл книгу и положил на обложку свою большую ладонь, так что часть названия не читалась. Словно река между старыми домами. Она здесь, но увидеть ее целиком нельзя. «Бальзам в Галааде». Гамаш сжимал книгу в руках и думал, как думал каждое утро после своей отставки, о руках, которые держали книгу до него. «…Душу грешную спасет». Есть ли средство, исцеляющее от того, что он сделал в лесу близ Трех Сосен восемь месяцев назад? Дело было даже не в самом убийстве. Не в том, что он забрал чужую жизнь. А в том, что он чувствовал в связи со случившимся. И в том факте, что он, приехав туда, имел намерение совершить убийство, даже надеялся сделать это. Mens rea [71]. Разница между непреднамеренным убийством и убийством задуманным. Замышленным. Mens rea. Виноватый разум. Грешная душа. Он посмотрел на книгу, прикрытую ладонью. Что бы сказал предыдущий владелец книги, узнав о том, что он содеял? Арман Гамаш не сомневался в ответе на этот вопрос. Он повернулся спиной к реке, к рваной береговой линии, к контейнеровозам и китам, скользящим под поверхностью. Громадным и невидимым. Гамаш вернулся в дом Марселя Шартрана. – Мне показалось, я слышал, как кто-то выходит, – сказал с веранды Шартран, завидев Гамаша. – Как вы спали? – Отлично. – У вас, вероятно, привычка к незнакомым кроватям, – заметил хозяин дома, протягивая Гамашу кружку кофе, над которой на свежем утреннем воздухе поднимался парок. – Есть такая привычка, – подтвердил Арман. – Но мало попадалось столь удобных, как ваша. Merci. Он благодарственно поднял кружку, словно бокал с шампанским. – Un plaisir [72]. Хотите посмотреть галерею? Гамаш улыбнулся: – Очень. Он почувствовал себя ребенком, которому достался бесплатный билет в Диснейленд. Шартран отпер дверь и включил свет. Гамаш прошел в центр помещения и остановился. Его охватило легкое смятение, когда он понял, что к глазам подступают слезы. Здесь вокруг было его наследие. Его страна. Его история. Более того, здесь, на стенах, была его душа. Вывернутая наизнанку. Ярко покрашенные дома. Красные и горчично-желтые. Дымок, тянущийся из труб. Церковные шпили. Зимние сценки, снег на сосновых ветках. Кони и санки. Мягкий свет из окон по вечерам. Человек с масляной лампой идет по тропинке, протоптанной в глубоком снегу. К дому вдали. Гамаш повернулся. Он был окружен. Погружен. Но не тонул – оставался на поверхности. Проходил обряд крещения. Он вздохнул. И посмотрел на Марселя Шартрана, стоявшего рядом. У того глаза тоже были подозрительно влажными. Неужели он каждый день испытывает подобные чувства? Может быть, галерея – это его скамья, стоящая над городом? Неужели его каждый день удивляет радость? – Питер Морроу часто приходил сюда, – сказал Шартран. – Просто посидеть. И посмотреть на картины. Посидеть и посмотреть. Господь свидетель, Гамаш и сам занимался чем-то подобным, но сочетание этих слов и интонация, с какой они были произнесены, вызвали воспоминание. Не старое. Воспоминание из недавних. И Гамаш ухватил его. Кто-то другой говорил, что Питер любил сидеть и смотреть. Ребенком. Мадам Финни, мать Питера. Она рассказывала Гамашу, что маленький Питер любил целыми часами сидеть и смотреть. На стены. На полотна. Пытаясь приблизиться к картине. Пытаясь соединиться с гением, который видел мир таким и писал его таким, каким видел. Все плавные мазки и линии сливались друг с другом, отчего эти прочные дома соединялись с землей, деревьями, людьми, небом и облаками. Которые касались этих прочных домов. И все в ярких, радостных тонах. Не искусственные оттенки, а те, какие Гамаш своими глазами видел за окнами галереи. Никакой нужды приукрашивать. Измышлять. Романтизировать. Кларенс Ганьон видел истину. И не столько передавал ее, сколько высвобождал. Юный Питер тоже мечтал об освобождении. И картины на стенах того мрачного дома были его путем к свободе. Поскольку он не мог убежать в картины, он совершил максимальное приближение к невозможному. Питер стал художником. Невзирая на возражения семьи. Хотя в одном его семья все же преуспела: они лишили его душу яркости и творческого начала, и потому его искусство стало хотя и привлекательным, но предсказуемым. Безопасным. Выцветшим. Гамаш разглядывал картины на стенах галереи. Упивался яркими красками. Вихрящимися и плавными мазками кисти. И пейзажами, столь душевными и естественными. Питер созерцал те же картины. А после исчез. На мгновение Арман Гамаш допустил, что Питер нашел то волшебство, которое искал с таким отчаянием, и действительно затерялся в одной из этих картин. Он наклонился к картине, всматриваясь в человека с лампой. Не Питер ли это? Направляется к дому? Гамаш усмехнулся. Нет, конечно. Это Бэ-Сен-Поль, а не Сумеречная зона. – Не поэтому ли Питер приехал в Бэ-Сен-Поль? – спросил Гамаш, показывая на картины. Шартран покачал головой: – Мне кажется, картины были приятным дополнением, а не главной причиной. – А в чем причина? – Похоже, он искал что-то. – Что-то? – Что-то или кого-то. Или и то и другое. Не знаю, – ответил Шартран. – Почему вы не сказали нам об этом вчера? – Да я и думать забыл. Питер был для меня всего лишь знакомым, и ничем больше. Еще один художник, который приехал в Шарлевуа в поисках вдохновения. В надежде, что виды, послужившие вдохновением для них, – он показал на картины на стенах, – вдохновят и его. – Что муза Ганьона найдет его и сыграет с ним в ту же игру, – добавил Гамаш. Шартран на секунду задумался: – Вы считаете, что его нет в живых? |