Онлайн книга «Ватага (сборник)»
|
– Надо. Затрещала обшивка, доски с треском полетели вниз. Ребятишки таскали их в костры. Акулька распорола гвоздем руку и испугано зализывает кровь. – Пилой надо, пилой! – раздавались голоса. – Силантий, беги-ка за пилой. Из избы выскочил низенький, похожий на колдуна, старик и – к Зыкову: – Пошто храм Божий рушишь? Ах, злодей!… Вы кто такие, сволочи?! Он топал ногами и тряс бородищей, как козел. – Удди, дедка Назар! В голову прилетит, – оттаскивали его мужики. Топоры, как коршун в жертву, азартно всаживали крепкий клюв в кондовые столбы. – А колокола-то… Надо бы снять. Разобьются. – Мягко, снег. – Однако разобьются. Зыков поймал краем уха разговор. – Звоны ваши не славу благовествуют Богу, а хулу, – сказал он громко. – Попы на вовся загадили вашу дорожку в царство Божье. На том свете погибель вас ждет. – Он вдруг почувствовал какую-то неприязнь к самому себе, крикнул вверх. – Эй, топоры, стой! – и быстро влез на колокольню. – Скольки? – хлопнул он ладонью в главный колокол. – Тридцать пудов никак. – Добро, – сказал Зыков и подлез под колокол. – Вышибай клинья! Края колокола лежали на его плечах. Зацокало железо о железо, молот, прикрякивая, метко бил. – Зыков! Смотри, раздавит… Пуп сорвешь. – Вали, вали… Колокол осел, края врезались, как в глину, в плечи. Ноги Зыкова дрогнули и напружились, стали, как чугун. – Подводи к краю! Не вижу… – прохрипел он, едва отдирая ноги от погнувшегося пола, и двинулся вперед. – Берегись! – И колокол, приподнявшись на его ручищах, оторопело блямкнул языком и кувырнулся вниз, в сугроб. Зыков шумно, с присвистом, дышал. Шумно, с присвистом, вдруг задышал народ. – Вот это, ядрит твою, так сила… Из носа Зыкова струилась кровь, на висках и шее вспухли жилы. Он поддел в пригоршни снегу и тер ими налившееся кровью лицо. Топоры вновь заработали, щепки с урчанием, как лягушки, скакали в воздухе. Кучка мужиков, пыхтя, выпрастывала из сугроба колокол. Зыков опять стоял внизу среди толпы. – Канат, – скомандовал он. – Зачаливай! От поповской калитки кричал священник, его сдерживали, успокаивали мужики, а старухи орали вместе с ним, скверно ругались, взмахивали клюшками. – А как насчет попа, братцы? Говори откровенно… – опять сквозь стиснутые зубы спросил Зыков, и белки его глаз, как жало змеи, вильнули в сторону попа. Мужики молчали. – Эй, кто там еще? Слезай с колокольни!.. Подводи лошадей. И по десятку коней впряглись в оба конца каната. Мужики, а сзади ребятишки, крепко вцепились в канат, нагнулись вперед, напрягли мускулы, застыли. И словно две огромных сороконожки влипли присосками в растоптанный белый снег. – Готово? – Вали! Народ ухнул, закричал, некоторые наскоро перекрестились, нагайки ожгли всхрапнувших коней, верх колокольни затрещал, заскорготал костями, покачнулся и, чертя крестом по звездному небу, рухнул вниз. Взвились снег и пыль, лошади и люди посунулись носами. Хохот, крик, веселая визготня парнишек. А дедка Назар, подкравшись сзади, грохнул-таки Зыкова костылем по голове: – Нна, антихрист!.. Нна… – Дурак! – круто обернулся к нему Зыков, поправляя папаху. – Забыл, как пулеметы-то на колокольне стояли? Забыл? От двух его серых суровых глаз дед вдруг шарахнулся, как от черта баба: – Гаф! Гаф! Гаф! – отрывисто, сумасшедше взлаял он. – У, собака. Кержацка морда. Гаф!.. – И под дружный хохот, боком-боком прочь, в прогон. Костры ярко горели, с кострами веселей. Воздух над ними колыхался, и видно было, как колыхались избы, небо, мужики. В поповском доме погас огонь. От поповских ворот сипло лаял в небо старый поповский пес. Девушки и бабы ходили вдоль освещенного кострами села, перемигивались, пересмеивались с партизанами, угощали их кедровыми орехами: – На-ка, бардадымчик, погрызи. Парнишки осматривали ружья, вилы, барабаны. Возле пулеметов – целая толпа. – Эй! – закричал Зыков. – А где здесь староста? И по селу многоголосо заскакало: – Эй, Петрован!.. Где Петрован?.. Копайся скорей… Зыков кличет. Петрован, лет сорока мужик, суча локтями и сморкаясь, помчался от пулемета к Зыкову. За ним народ. – Что прикажешь? Я – староста Петрован Рябцов. – Он снял шапку и, запрокинув голову, смотрел Зыкову в глаза. – Я по всем селам делаю равненье народу, – на весь народ заговорил тот. – И у вас тоже. Шибко богатых мне не надо, и шибко бедных не должно быть. Сердись не сердись на меня, мне плевать. Но чтоб была правда святая на земле. Вот, что мне желательно. И у меня нишкни. Ну! Эй, староста, которые бедные – по леву руку станови, которые богатые – по праву руку. Срамных, наблюдай. А я сейчас. Коня! Он вскочил в седло – конь покачнулся – и поехал за околицу, на дорогу, проверять сторожевые посты. – Эй, часовые! Не дремать! – покрикивал он, грозя нагайкой. А в толпе мужиков крик, ругань, плевки. Парфена тащили из бедноты к богатым. Аристархова не пускали от богатых в бедноту. Драный оборвыш гнусил из левой кучки: – Обратите внимание, господа партизане: семья моя девять душ, а избенка – собака ляжет, хвост негде протянуть, вот какая аккуратная изба. Мне желательно обменяться с Таракановым, потому у него дом пятистенок, а семья – трое… А моя изба, ежели, скажем, собака… – Сам ты собака. Ха! В твою избу. Вшей кормить. Бабы подошли. У баб рты, как пулеметы, руки, как клещи, и сердце – перец. Кричал народ: – У тя сколь лошадей? А коров? Двадцать три коровы было. – Было да сплыло. В казну отобрали. Дюжину оставили. – Ага, дюжину!.. А мне кота, что ли, доить прикажешь? – Братцы, надо попа расплантовать… Больно жирен. – Сколь у него лошадей? Четыре? Отобрать… Две – Василью, две – оборвышу. Только пропьет, сволочь… – Кто, я? Что ты, язви тя… – А попу-то что останется? – Попу – собака. – Это не дело, мужики, – выкрикивали бабы. – Плевала я на Зыкова… Кто такой Зыков? Тьфу! – А вот подъедет, он те скажет – кто. Подъехал Зыков: – Ну, как? Слушай, ребята. Обиды большой друг дружке не наносите… |