Онлайн книга «Ватага (сборник)»
|
– Степан Варфоломеич! Набольший! – И драный, низенький оборвыш закланялся в пояс черному коню. – Упомести ты меня к богатею Тараканову, а его, значит, ко мне: избенка у меня – собака ежели ляжет, хвоста негде протянуть. Зыков сердито прищурился на него, сказал: – Тащи сюда свою собаку, я ей хвост отрублю. Длинен дюже. В толпе засмеялись: – Ах, ядрена вошь… Правильно, Зыков!.. Он лодырь. – Ну, мне валандаться некогда с вами, чтобы из дома в дом перегонять, потрогивая поводья, сказал Зыков. – Уравняйте покуда скот… Надо списки составить, посовещайтесь, идите в сборню… Что касаемо жительства, вот укреплюсь я, как следовает быть, тихое положение настанет, все села новые по Сибири построим. Лесу много, знай, топоры точи. Всем миром строить начнем, сообща. Упреждаю: поеду назад, проверка будет. Чтоб мошенства – ни-ни… Эй, Ермаков! К ночи все затихло. Месяц был бледный, над тайгой и над горами вставал туман. Партизаны разбрелись по избам, многие остались у костров. Лошадей прикрыли потниками, ресницы, хвосты и гривы их на морозе поседели. Зыков с шестью товарищами ушел на ночевую к крепкому мужику Филату. – Чем же тебя побаловать? – спросил Филат. – Чай потребляешь? – Грешен, пью. Плохой я, брат, кержак стал. – Эй, баба! Становь самовар, да дай-ка щербы гостям. Такие ли добрые моксуны попались, объяденье. Щербу ели с аппетитом. Выпили по стакану водки. Как ни просил хозяин повторить – нельзя. – Мой сын, – сказал Филат, – в дизентирах. Ну, он желает записаться к тебе. Гараська, выходи! Чего скоронился? Вышел высокий, толстогубый, с покатыми плечами, парень и заскреб в затылке: – Жалаим… Постараться для тебя, – сказал он, стыдливо покашливая в горсть. – Пошто для меня? Для ради народа, – поправил Зыков. – Ну, что ж. Рад. Конь есть? – Двух даем, – сказал отец. – И винтовка у него добрая. Мериканка. И вся амуниция. С фронта упорол. И пока пили чай, еще записались четверо, с винтовками и лошадьми. – Мы не будем убивать, так нас убьют, – сказал поощрительно какой-то дядя от дверей. Крестьян набилось в избу много. Были и женщины. Зыков крупно сидел за столом среди своих и хозяев, на голову выше всех. Черные, в скобку подрубленные волосы гладко причесаны. Поверх черной рубахи шла из-под густой черной бороды серебряная с часами цепь. Бабы не спускали с него глаз. Акулька, маленькая дочь Филата, выгибаясь и потягиваясь, стояла у печки. Раненая гвоздем рука ее была замотана тряпкой. Акулька все посматривала на черного большого дяденьку и что-то шептала. Потом кривобоко засеменила к своей укладке, вытащила заветную конфетку с кисточкой и, сунув ее в горсть Зыкову, нырнула, сверкая пятками, в толпу баб и девок. Все захохотали. Зыков растерянно повертел конфетку, качнул головой и тоже улыбнулся: – Спасибо, деваха… Расти, жениха найду, – сказал он, пряча подарок в карман. Акулька, подобрав рубашонку, голозадо шмыгнула по приступкам на печку, к бабушке. Когда укладывались спать, хозяин спросил: – Много ли у тебя, Зыков, народу-то? – К двум тысячам подходит. – Поди, твои кержаки больше? – Всякие. Чалдонов[2] много да беглых солдат. Каторжан да всякой шпаны тоже прилично. А кержаков не вовся много. – А с Плотбища есть кержаки у тя? – С Плотбища? Кажись, нет. А где это? Чего-то не слыхал. – Весной откуда-то прибегли, разорили, вишь, их там. В глухом логу живут… Нонче пашню запахивали быдто. Верстов с пятнадцать отсель. – Надо навестить, – сказал Зыков и стал одеваться. – Куда ты? Что ты, ночь… Спи! – Ничего. Я там переночую. Скажи-ка парню своему, чтоб двух коней мигом заседлал. Он знает дорогу-то? Зыкову хотелось спать, глаза не слушались, но он враз пересилил себя. Горела лампадка у старых икон. Шестеро товарищей его спали в повалочку на полу. Он притворил за хозяином дверь и поднял за плечи рыжеголового. – Слушай-ка, Срамных. Ну, прочухивайся скорей, чего шары-то выпучил! Это я. Вот что… – Зыков задумался. – Завтра до солнца айда в город. По пути смени коня и дальше. Чтоб к вечеру туда поспеть. Вынюхай, понимаешь, все. Кой-кого поприметь. Умненько. Потом поднял корявого и низенького, в черной бороде с проседью, тот сразу вскочил и коренасто, как кряж, стоял на шубе, раскорячив ноги. Волосы шапкой висли на глаза. – Слушай, Жук. Завтра отряд ты поведешь. Понял? Ты. А я нагоню. – Жук почтительно встряхивал головой. – Кони готовы! – Веселым голосом крикнул Гараська, входя к ним – Винтовку надо? – Захвати. Было одиннадцать часов. Месяц высоко вздыбился. Скрипучие ворота выпустили двух всадников. Они проехали вдоль села. У костров, в тулупах и пимах, взад-вперед, чтоб не уснуть, ходили с винтовками часовые. У дальних за селом ворот, в поскотине, возле покрытых лесом скал, тоже горел костер. Четверо спали около жаркого пламени, пятый часовой с винтовкой, скорчившись, сидел на брошенном у костра седле и храпел. Зыков, проезжая, сгреб его за шиворот, приподнял, бросил в сугроб и, не оглядываясь, поехал дальше. Гараська захохотал: – Вскочил… Хы-хы-хы… Опять кувырнулся… Целит!.. Жихнула пуля мимо самой зыковской головы и горласто, среди гор, грохнул выстрел. Зыков карьером подскакал к костру. Все у костра вскочили: – В кого стрелял? – гневно крикнул он. Часовой, раскосый парень, отряхивая снег, сердито скосил на Зыкова глаза: – В черта!.. В того самого, что в сугроб людей швыряет. Зыков вынул пистолет и выстрелом в лоб уложил часового на месте. От села, в тумане взвихренного снега, с гиканьем мчались марш-маршем всадники. – Сменить часового! – крепко сказал Зыков и поехал вперед. Гараська весь трясся, зубы его стучали. Еще ковш Сохатого не повис отвесно над землей, как всадники, миновав звериные горные тропы и лога, подъехали к кержацкой заимке. Заимка, притаившись, плотно сидела в ущельи, как в пазухе блоха. – Тпру, – остановил Гараська. – Здесь. Из конур, из-под амбара, с лаем выскочили собаки. Трусливый Гараська поймал жердину. Зыков, подойдя к двери, постучал. Гараська, взмахивая жердиной, робко пятился от разъяренной собачьей своры. За дверью раздался голос, в избе вспыхнул огонек. – Господи Исусе Христе, помилуй нас, – сказал Зыков. – Аминь. Дверь отворилась, перед ними стоял высокий сухой бородач. |