Онлайн книга «Рейд "Черного Жука"»
|
Мы едем прямо по дороге, открыто. В ста шагах от поселка из канавы вылезает парень и шагов двадцать бежит нам навстречу. Он в тулупе, под которым у него спрятана винтовка: одной рукой он все время придерживает полу и хочет, чтоб мы не увидели его оружия и приняли за мирного жителя. Парень озадачен нашим открытым походом. – Э-ей! – кричит он растерянно. – Э-ей, – дразнит его кто-то из моих людей. Парню, видимо, было тяжко оттого, что мы едем так открыто и совсем молча. Наш ответный звук обрадовал его. – Вы не «Черные Жуки»? – вновь орет парень растерянно. Теперь я открыл, что засада в канаве. Я понимаю их положение – они боятся, что вместо Черных жуков откроют стрельбу по красноармейцам. Мне нужно выиграть еще пятьдесят – семьдесят шагов, тогда мои люди в одно мгновение рассыплются лавой и я без малейшего урона сомну и уничтожу эту первобытную засаду. Я кричу парню: – Дурак, ослеп? Но в этом и заключалась моя ошибка. Я упустил из виду, что голос мой узнают. Тут же из канавы показалось несколько голов. – Егорша, – закричали оттуда, – Егорша, они, они… Парень согнулся и, путаясь в тулупе, помчался назад. Кто-то из моих людей выстрелил в него, но промахнулся. Этот довременный выстрел – самый пагубный выстрел довременный – как бы разбудил мужиков, и одновременно с моей командой из канавы затрещали поразительно дружные и, как всегда на этом расстоянии, безвредные выстрелы. Однако эти люди – оттого ли, что не расслышали мою команду, или оттого, что «черт» внезапно предстал пред ними во всем «размалеванном ужасе», – столпились, лошади взвивались, визжа, кусая друг друга. Невозможно было понять – от внезапной ли тревоги взвиваются и визжат они, или от ран? В тех случаях, когда по кавалерии открыта дружная стрельба на довольно широком пространстве, исход один: как можно скорее увести ее из боя. Галопом мы взяли влево и скрылись за линией построек. Но и тут, я сам не знаю почему, какое-то общее смятение овладело всеми людьми и парализовало общую волю отряда. Я не раз испытал себя как бойца. Я никогда не считал чувство страха позором. Пресловутую «храбрость» я называю тупоумием и настоящей храбростью считаю лишь «умение поразить противника с наименьшим риском», – уверенность в бою никогда еще не покидала меня. Но здесь сам я, испытывая какое-то странное, неведомое чувство, скакал вслед за ними, но я знаю: не чувство страха, а растерянность перед «необыкновенным» противником. Если бы моим противником был отряд красноармейцев, тогда все было бы иначе с самого начала и я бы разбил его. Но этот противник обратил меня в бегство лишь тем, что он «необычен». Подобно льву, я растерялся перед ощетинившимся щенком. Выстрелы продолжали щелкать, но уже не так густо. Оглянувшись, я заметил, что там, где нас останавливал парень в тулупе, осталась какая-то темная группа чего-то живого, копошащегося. Но тогда мне почему-то не пришло в голову, что это остались мои люди, под которыми, вероятно, были убиты лошади. Об этом обстоятельстве мы и не подумали. Лишь час спустя все мы сразу вернулись к этому вопросу: «Кто же остался там?» Вернул нас к этому вопросу случай с монашком в кавказском поясе. Когда мы остановились, заметили, что монашек как-то необычайно молчалив и неподвижен. Его окружили, и он почувствовав на себе общее внимание, изумленно оглядел нас, но ничего не говорил. Кое-кто слез с лошади. Монашек, видимо, тоже хотел слезть. Он закинул ногу, но внезапно потерял равновесие и грохнулся оземь, вытянув вперед руки. Когда к нему подошли, он был мертв. Видимо, он не сказал о своем ранении из-за боязни, что его добьют. – Кто-то там… на месте, – вскинулся одинокий голос. Но мы не знали – кто. И даже не знали точно – сколько. Как-то совсем случайно к полуночи мы остановились в той лесистой пади, где нас разыскал аэроплан. Мне докладывает цыган. По его голосу я чувствую, что случилось что-то непоправимое. Он сообщает, что нас догнал один из моих людей. Под ним убили лошадь, и он приехал на лошади Артемия, захватив его шинель. Я подзываю этого человека. Из-за темноты трудно разглядеть его лицо. Меня поражает его голос – совсем чужой. Мне почему-то кажется, что не могло быть у меня в отряде человека с таким странным, «чужим» голосом. Человек степенно рассказывает про Артемия. Оказалось, что при первых выстрелах Артемий спешился и лег за убитой лошадью этого человека. А когда мы ускакали, Артемий сбросил с себя шинель, вскочил, поднял кверху руки и так, без шапки, в одной гимнастерке побежал к канаве, не переставая кричать: – Родные!.. Родные… Убейте, родные!.. Человек кончил рассказывать. Я говорю ему: – Ступай. А он все тем же «чужим», не нашим голосом спрашивает: – Куда же идти теперь? Падает снег. В пади тихо, и белые хлопья вьются в воздухе медленно и торжественно. Завтра будет след. Надо немедленно идти к границе и пробиться. Я твердо знаю, что надо поступить именно так. Но иная мысль родилась у меня – тайно покинуть отряд и остаться в России. У меня осталось лишь одно желание: спрятавшись, подсмотреть, что делает моя «возлюбленная» со своим новым любовником. Я вспоминаю о пакете с долларами, который дал мне англичанин, и решаюсь: завтра я открыто поведу своих людей на Олечье, приму бой и покину их. Идет густой снег. Все так же ровно, неслышно и торжественно. Цыган подает мне записку, грязную и истрепанную. Я зажигаю фонарик и смотрю записку. Все смазано, стерлось. Но по отдельным словам я понял: это осведомительная записка Артемия к Воробьеву. Но мне все равно. У меня даже нет уж больше злобы на английского морского офицера. Идет снег. Белой сеткой мельтешит перед глазами и кружит голову. Внезапно далекий окрик: – Сто-ой, кто идет? Все вскочили. Замерли. По-прежнему все тихо. Через несколько минут выясняется. Двое моих часовых решили убежать. Они отошли всего шагов на сто, как кто-то чужой окликнул их: – Сто-ой, кто идет? Мы поняли, что к нам очень близко подошел отряд. Эта неожиданность меняет мое решение. Я отзываю часовых, посылаю цыгана в разведку. Мы ждем. Проходят томительные минуты. Мы жадно вслушиваемся. Кажется, что ветер вдруг стал очень громко шипеть и мешает нам. |