Книга На волнах оригами. Музыкальный приворот, страница 26 – Анна Джейн

– Того, – передразнил меня он. – Вот, значит, как. В кладовку пойти решили. Для импровизаций. Больше мест никаких нет, как кладовка.

– Ты о чем? – не сразу поняла я.

– Да так, о своем, о девичьем, блин. Борщ вам сварил, не знаю, как предложить. – Леша театрально вздохнул. – Катя, у тебя комната свободна, там бы могли… кхм… обосноваться, импровизировать вволю, – покачал головой дядя. – Зачем в кладовке-то прячетесь?

– Не прячемся мы там!

Я покраснела, поняв, на что так усиленно намекает родной дядя. Лицо же Тропинина осталось невозмутимым; более того, мне показалось, что ситуация его искренне потешает.

– Ладно, Катька, она как ребенок, но ты-то, друг мой, уже взрослый человек, опытом обремененный, так сказать, – укоризненно обратился дядя уже к Антону, до которого смысл его слов дошел гораздо быстрее. – Объяснил бы, что в кладовке – тесно и неудобно. И жутко пыльно. Там ведь наша королевишна не изволит убираться. Это я тут вместо прислуги, – не смог не добавить Леша, искренне считающий, что весь дом держится исключительно на его плечах, тех самых, на которых накинут очередной брендовый пиджак. – И готовлю, и убираю, и скоро, наверное, трусы за ними всеми стирать начну. На руках. Потому что машинка барахлит.

– Леша, да хватит уже, – рассердилась я. – Если я отсутствовала некоторое время, это не значит, что я ничего не делаю!

– Ой, Катька, не причитай. И вообще, Антон, – не слушая меня, обратился к парню дядя. В голосе его сквозило неприкрытое ехидство. – Я, конечно, все понимаю, дело молодое, да и я не безгрешен, и экстрим уважаю, но ты не борзей так. Ее отец хоть и лох, – обласкал он старшего брата, как мог, – но дома, да и я, как-никак, дядя родной. Я не то, чтобы поборничек нравственности, – хмыкнул Леша, совершая странные пасы в воздухе одной рукой, – но это же наша Катька. За ней только глаз да глаз.

– Я понял, – чуть склонил голову Антон. Нет, серьезно, ему это нравится! Его это веселит!

– Леша, – каменным голосом произнесла я, устав слушать этот бред. – Мы пришли за гитарой.

– Как же, – не поверил, естественно, тот. – Теперь это так называется, – растянулись его губы в ехиднейшей из улыбочек, – поиграть на гитаре. Постучать ложками. Погреметь маракасами. – И он сам, довольный своей шуткой, заржал.

– У тебя совсем ум за разум заехал, – устало проговорила я. – Мы пришли за гитарой. Потому что итальянский гость попросил Антона ему сыграть.

– Отмазывайся-отмазывайся, – явно не поверил родственник и, окинув нас последним подозрительным взглядом, ушел.

– А мне нравится ход мыслей твоего дяди, – шепнул мне на ухо Антон и зачем-то подул сзади на шею – я высоко заколола волосы заколкой, и теперь лишь несколько тонких прядей обрамляли лицо и касались скул.

– Вы оба – идиоты, – прошипела я, резко обернувшись. – Иди и выбирай гитару.

– А если у меня аллергия на пыль? – веселился он, явно припомнив слова дяди.

– У тебя она на лимоны была! – припомнила я.

– Моя самая большая аллергия – на глупость, – шепнул мне Кей и тихо засмеялся.

– У тебя с печенью все в порядке? – буркнула я. – Говорят, когда аллергия, с нею проблемы. Пьете, господин Тропинин? Или наркотиками балуетесь? – положила я ему руку на плечо. Никогда не прощу ему, что он курил травку! И подозреваю, не один раз, и не только ее!

Господи, Катя, это музыканты. Они на воде сидеть должны, что ли?

Ну не на кокаине же!

– Мне так нравится твоя заботливость, – я не знала, шутит ли он, или говорит серьезно.

– Выбирай уже гитару, Антон, – вздохнула я. В кладовке их было две. Поскольку в гитарах я не разбиралась, они казались мне похожими, но вот Тропинин, видимо, знал в них толк, ибо заинтересованно сначала взял в руки одну, затем вторую. Провел пальцами по струнам, извлекая звук, осмотрел внимательно, почти с любовью.

Первую, с корпусом из черного дерева, на котором был изображен аэрографический паук с ангельскими крыльями, он со вздохом отложил в сторону. Вторую – более простую на вид, даже чуть потрепанную, с корпусом из красного дерева, на котором были чьей-то щедрой рукой нацарапаны значки анархии, портрет девушки и пара бунтарских надписей, он из рук больше не выпустил – выбрал ее.

– Паук не понравился? – уже в своей комнате, стоя перед сидящим на моем диване Антоном, легкомысленно спросила я. Мне казалось, он выберет первый инструмент, более стильный и новый.

– Никогда не играл на Yairi, – признался светловолосый парень.

– Что это? – заинтересовалась я, отодвигая ногой стопку манги под стол. Отчего-то не хотелось, чтобы аккуратный Антон, у которого в комнате царил порядок, подумал, что мы с Нелли – запущенные неряхи.

– Японская компания, производящая гитары. Их мало экспортируют из Японии, поэтому достать сложновато, – пояснил Тропинин. Его взгляд был полон восхищения, да и вообще, как я потом заметила, к гитарам он относился куда более бережно, нежели к людям, и это даже стало моим маленьким глупым поводом для ревности.

– Но вообще любопытно, – продолжал он задумчиво. – Видимо, я не скоро перестану поражаться твоему дому, Катя.

– Поясни, – потребовала я.

– У вас в чулане…

– Кладовке, – поправила я его, но Тропинин будто не слышал.

– … хранятся две потрясающие гитары, – он почти нежно провел ладонью по грифу. – Yairi и Taylor. Отменные модели. Просто лежат. Без дела, Катя. Понимаешь? Просто. Лежат. Без. Дела. В чулане. А, черт, это же… – он замолчал, видимо, не желая говорить при мне нецензурные выражения – такой невыносимой казалась ему эта крамольная мысль.

Я села рядом.

– А если обе гитары такие классные, как ты выбрал?

– На «тейлоре» играл какой-то мудак, – самодовольно заявил Антон.

– Почему же? – заинтересовалась я.

– Малышка поцарапана.

– Просто ее забыли у нас лет так пять назад, – улыбнулась я ему нежно и слегка помрачнела. Лица того, кто оставил эту гитару, я и не помнила, зато помнила тот день, когда он появился в нашем доме. Но об этом я не хотела сейчас и думать. – И на ней много кто играл.

– Не понимаю, как можно забыть гитару. Я не доверяю таким людям. Оставить гитару – это как оставить… – он вновь замолчал, зачарованно смотря на гитару.

– Животное? – предположила я. – Предать его?

– Предать можно равного или вышестоящего. Инструмент – нечто больше, чем животное. Это продолжение музыканта, – пояснил мне Антон совершенно серьезным голосом свою позицию. – Это равносильно предательству самого себя.

Тропинин улыбнулся – и опять я не понимала, шутит он или говорит всерьез. Все-таки мне предстоит еще многое узнать об этом человеке.

И я хочу узнать его так хорошо, как он знает себя.