Онлайн книга «Внучка берендеева. Второй семестр»
|
Так он меня и притащил. Не к общежитию, к саду заветному. Оно и понятно, завсегда девки собирались опричь дому. Бабка сказывала, что в ее времена и вовсе далеко уходили, в лес ближний аль к речке. Речек в Акадэмии нема. Пруд местный навряд ли сгодится, а вот сад местный – лесу самое оно замена. – На вот, – Еська сунул в руку монетку свою. – Как время придет, так и сожми крепонько. И Зося, вот клянусь силой своей, что надо это! И чем больше шуму будет, там оно лучше. Я тебе после все расскажу. – А сейчас? – Извини, но актерствовать ты не горазда. А потому… дерзай, Зося, и тебе покорятся новые высоты! – возвестил Еська и в спину подпихнул. – И шевелись, шевелись, ночь небось не бесконечная… В саду стояла темень кромешная. Ох… И куда податься? Дорожки и той не вижу. Сердце колотится, и чую себя татем, в чужую хату забравшимся. Но иду… бреду… над головою ветви скрипят. Упрекают: мол, нехорошо, Зослава. Пусть и не любят тебя боярыни, да и ты к ним сердечного расположения не чуешь, а все одно нынешнею ночью – сестры вы, все дочери Божинины. И потому негодное ты дело задумала. Где это видано, чтоб в Березовую ночь девка парню поверила? Костер я увидела издали. Желтое пятно, на которое весенними ранними мотыльками слетались снежные хлопья. Вот уж и вправду, Морана сестрицу с праздником поздравить спешит. – И долго еще? – раздраженный голос боярыни Бориславы слышен был издалека. – Я скоро околею. – Не нравится – иди, – это ответствовала Велимира. – Никто тебя силой не держит. Чего ей Борислава ответила – я не расслышала. – Холодно… – пожаловался кто-то. – Сейчас согреемся… Чем ближе я подходила, тем ярче разгорался костер. Сложили его посеред большой поляны, каменьями круглыми окружив. И собрались тут… нет, не все, но многие. Узнала я и боярыню Твердыню, и Разуму, и прочих, с кем случалось встречаться в общежитии. – Доброй ночи вам, сестры, – сказала я и поклонилась, как то положено. – Доброй ночи… – нестройным хором отозвались боярыни, и лишь Борислава буркнула в сторону: – И чего она приперлась? Не звали… – Доброй ночи и тебе, сестра, – Велимира выступила из круга и протянула руки. Ныне облачена она была в рубаху из небеленого полотна, расшитую по горловине мелким бисером. На ногах – простые сапожки. На плечах – шуба волчья. Волосы темною волною на плечах. И венцом – венок из тонких березовых веток. – Проходи к огню… – Она взяла меня за руки, и боярыни расступились, кривясь недовольно. Не по нраву им было, что я в круг вошла. Да не посмели отказать. – Испей… Она поднесла мне чашу с молоком, щедро медом приправленным. И крюху хлебную подала. – А у нас в садочке… как у нас в садочке… – тоненьким голоском завела песню Русана, и девки подхватили. Голоса их сплетались, вились, что ленты в косе. Первою в круг на хоровод ступила Велимира, и не нашлось никого, кто б хоть слово сказал. Ступила и взмахнула руками, сыпанула в костер сушеных трав. Крутанулась. Присела. И вновь же руки к огню потянула, и пламя поднялося. Опалило широкие рукава рубахи. Этак, гляди, и в белые пальцы вцепится. Охнули боярыни, но Велимира лишь засмеялась. Она танцевала. Я в жизни не видела, чтоб так танцевали. В Барсуках-то что? Девки огню кланялися, да с опаскою, ведали, что за поклон он и отплатить может по-всякому… вон, Саромуха годочков пять тому, когда еще в девках ходила, решила удаль показать, едва ль не в самый костер скокнула, так на всю жизню шрамы на руках осталися. А Велимира… Не думала она об огне. И о шрамах. Ни о чем не думала, кроме того, что нынешнею ночью она взаправду свободна. И полетели на землю чоботы, хрустнул ледок под босою ножкой, крохотною, будто у дитяти. Зашипело пламя, сыпануло искрой, вышивая на рубахе свои узоры. – Ну же, смелей! – Велимира остановилась на мгновенье, чтобы глянуть на девок. – Или кровь у вас и вправду рыбья? Чего пришли? Пляшите! И рубаху стянула. Баила бабка, что в прежние далекие времена только так и плясали бабы, что для Божини, что для землицы, каковая есть мать. А мать наготы детской не чурается. Это уж после люди правила выдумали. Стыд. Не было стыда. Блеснул и сгорел. И сама я скинула ботинки, ступила на ледяную землю, подивившись, что не холодно ничуть. Волосы расплела. Рубаху стянула. – Это… несколько слишком, – заметила Борислава, в темень отступая. – А если кто увидит? Велимира лишь рассмеялась. Шальной хмель, ночью даренный, в крови ее кипел. И я сама слышала далекий зов, то ли земли, то ли неба… Пляши, Зослава. Отдай долг силы дареной. Поделись с землицею… – …ехал молодец, удалой купец… …ноги сами несут к огню. Бояться? Не причинит мне огонь вреда. Не нынешней ночью. Слышу… слышу, как грохочет в небе гром. Несется железная цмокова колесница, запряженная троицей огненных быков. Свистит хлыст, высекая молнии. И крепко держат цмоковы руки поводья. Сам он хорош. Пригож. Волос золотой, борода – серебряная. Глаза – черные, из камня-агату вырезанные. Облачен в платье грозовое. И сердит: вновь сбежала невеста его. Не пожелала остаться в доме цмоковом, пусть и открыл ей всю дюжину дюжин палат. Пусть сыпал ей злато под ноги. Укрывал соболями. Украшал каменьями… а она ушла. И Божиня-сестрица беглянку укрыла. Слышу, как вздыхает земля, и сотни сотен трав, дремавшие до того дня, просыпаются. Время их наступает. Прорастут. Выплетут зеленые ковры. И дадут деве беглой новую жизнь. Красив цмок. Да куда ему до любого? Пусть не богат тот и не знатен, и нет у него ни крыльев медных, ни быков огненных, ни палат самоцветных… нет и не надобно. Хватит дудки звонкой. И дома, что над ручьем для нее поставлен был. Хватит улыбки и счастливого возгласа: – Ты вернулась… Слышу… все слышу… и пою… про купца, что девку похитил да бросил… про любовь несчастную… про счастливую… ступаю по угольям, делюсь с землею силой, и надобно остановиться, пока вовсе не обессилею. |