Онлайн книга «Внучка берендеева. Второй семестр»
|
Дверь была приоткрыта, и будь я посмелей, сумела б заглянуть в щелочку. Однако вид обездвиженного Еськи, коего попросту к стеночке прислонили да велели приглядывать, чтоб не громыхнулся, всякое любопытствие на корню изводил. Не убила, и все ладно… Отживет. Наверное. Ныне Еська был бел, что статуя, да статуей и гляделся, разве что в человеческие одежи для потехи ряженною. На него вон и муха сонная весенняя села, поползла по лбу. – Мальчик, конечно, несколько… невоспитан… – Недопорот. – Из того, что я слышала, пороли его знатно, да не всякую дурь розгою вывести можно, – миролюбиво заметила Марьяна Ивановна. – Присядь. Успокойся… не думаю, что имеет смысл дергать Фрола. Он и так которую ночь не спит. – Неужели? Нынешняя беседа не для моих ушей предназначалася, но я ж не нарочно. Кто виноватый, что двери тут такие? Не закрываются плотне? И коль не хотели, чтоб слухали их, могли б пологу поставить. – Со всеми этими событиями… Мишенька во дворце днюет и ночует… Что-то звякнуло. – Чайку испробуешь? Или побоишься из моих рук брать? – Не побоюсь. – А зря. – Марьяна Ивановна засмеялась, и смех ее был, что старого ведра дребезжание, когда оно, на оглоблю зацепленное, по телеге стучит. Звонко навроде, а неприятственно. – Мы ж обе знаем, на что способные… но не бледней. Ночь-то сегодня особенная. Сестра сестре не навредит. Я чту Божинины заветы. И ты, думаю… присядь вот. Что делать станешь? – На конюшни отправлю. – Я не про мальчишку… Еськин левый глаз дернулся. И муха поспешно поднялась со лба, сделала круг над головой и вновь села на самый кончик носу. Еська на нее покосился. А я не шелохнулась. Сам виноватый. Пущай терпит. Небось вред от мухи невелик. А что нос зудит, так то ему заместо конюшен. – Хотя конюшни пусть будут… для порядку… тебе с медом или с вареньем? Пробуй. Из черной смородины. Я к ней немного брусники добавляю. И каплю меду, но исключительно липового. Тогда ароматно выходит… – Что во дворце? – А то ты не знаешь… – Не знаю. Я там нежеланная гостья… все плохо, да? – Нехорошо… Я слышала, как полилась водица, небось разливала Марьяна Ивановна чай. Скрипнул стул. Зашелестело. – Может, и не дотянет до лета… Мишенька старается, конечно… не один он старается. Ты ему скажи, если меня не слушает. Нечего там делать, найдется кому присмотреть… все боится, что без него отойдет… а оно бы и к лучшему. – Не сейчас. Еськин другой глаз дернулся. Ресницы дрогнули. И муха спешно сползла с носа на губу верхнюю. Замерла, подняла слюдяные крыльца, потерла… – Надо, чтобы он до лета дотянул… – Не уверена, не уверена… – Марьяна Ивановна вздохнула. – Собаке собачья… – Тише… – Можно подумать, тебе есть за что его любить. Муха самозабвенно чистила крыльца, а Еська только и способен был, что глаза пучить. – Не за что, – нехотя признала Люциана Береславовна. – Но эти разговоры… что с Фролом. – Еще волнуешься? А я уж думала, что разошлись ваши дороженьки… разбежались… – Благодаря вам, Марьяна Ивановна. – Не без того. – Смешок заставил муху переползти на Еськину щеку. – И вам не совестно? – А тебе, моя дорогая, не совестно было парню голову дурить? Сколько лет он за тобою бегал собачонкою. Ты ж все ответу не давала, морочила… мол, вот еще годик… стану магичкою… – И стала бы… стала ведь! – Стала. Оно сразу понятно было, что станешь… только в тот год, помнится, ты не только Фролу надежду дала. Муха медленно поползла вверх по щеке, добралась до глаза. Тут-то я и отогнала. Ползать – пусть ползает, но в глаза гадить неможно. А то еще черви опосля заведутся. – Что, здраво перспективы оценила? Поняла, что не выйдет из тебя великой… так, средненькая… умненькая, умелая, но силой обделенная? И сколь ни бейся, а выше головы не прыгнешь. – Зачем вы… – Затем, что слишком долго ты во всем меня винила. Мол, рассказала я Фролу… а с чего мне молчать было? Не скажу, что Фрол мне вместо сына стал, но… он мне всегда был симпатичен. Если хочешь, чувствовалось родство. Я ведь тоже звания простого, и всего, что имею, сама добилась. А ты у нас кровью благородной, предками своими любила в глаза ткнуть… – Поэтому? – Нет, Люциана, не поэтому… ты чаек пей, духмяный… и вареньице попробуй. Сама-то кухарить не пробовала? Нет? А как-нибудь… не для нужды, души ради, а то все зелья, зелья… не завидую я тебе. Нечему. Всю жизнь несчастная и такою помрешь… рассказала я, что видела, потому как Фрола пожалела… – А он в этой жалости нуждался? – почти выкрикнула Люциана. А мне подумалось, что, когда они с Марьяною Ивановной вспомнят про меня да Еську, хорошо б очутиться где-нибудь далече. – Не знаю. Может, и нет… а может… Тишина. Только давешняя муха жужжит, над Еськиною головой кружась. – Я тебя не виню. Ты девка молодая… горделивая… а он кем был? Студиозус вчерашний. Ни кола, ни двора, одни перспективы, да только когда из тех перспектив чего толкового выйдет? Сколько лет ждать пришлось бы? Пять? Десять? А ты не готовая была… а тот, другой? Кем он был? – Не было. – Ровня небось? – Марьяна Ивановна будто и не услышала. – И богат, и знатен… что ж замуж-то не взял? – Не ваше дело! – Не мое… только… ты ж тогда исчезла, Люциана. Сгинула. И сколько лет о тебе ни слуху ни духу? А подумала, каково Фролу было? И то, он узнал про жениха твоего… а когда б не знал? У тебя б самой небось не хватило бы смелости признаться? Что молчишь? Глаза отводишь? – Не надо о том, – почти взмолилась Люциана Береславовна. – Все ошибаются. – Верно… все ошибаются. Только умные на ошибках учатся, а дуракам… дураков Божиня бережет. Ты девка неглупая, и мне по-хорошему жаль, что у вас не сложилось. Но успокойся уже. Не вернешь прошлого… – Все не так было… – А как, Люциана? Если не так, то поди, расскажи… – Не могу! Божини ради… не могу… – В голосе этом такая мука была, что у меня под сердцем закололо. – Если б моя воля… я бы… а не вышло… не позволено… забудьте. И Фрол… думаете, я не понимаю, что он обо мне… Архип… я и его потеряла. А ведь братом… родным братьям на меня плевать… отдали, что разменяли… и некому было… не важно. Просто забудьте. И правы, я научилась жить. Как смогла, так и научилась. Хватит бередить. |