Онлайн книга «Внучка берендеева. Второй семестр»
|
Ой, и зря он про этое сказал… как не волноваться-то? Стала в дверях… Стою… А ежель поймают? Позору не оберусь… воровать полезла… и ладно, что с того, если мне ничегошеньки не надобно? Кто тому поверит? И почему я вовсе стою? Надо было Еську за шкирку схватить. Уволочь. И уже в общежитии вразумить… а я… Стою. Слухаю. Тишина… муха гудит, ползет по стеночке. Стеночка-то беленая да синими цветами расписана. Цветы красивы, но далеко им до Евстигнеевых раков. Подумалося так, и сама себе подивилась: надо же, до чего в душу запали… Муха ползет. Еська за стеною затих… и ведь вскрыл-то дверь. Достал из сапога связку железок, то ли палочки, то ли крючочки. Присел на корточки у замка и ну нашептывать, будто бы уговаривал. То одной железкой примерится, то другую приложит. Встанет. Вздохнет. Внове присядет. И давай песенку мурлыкать… а железки в пальцах так и мелькают. Щелкнуло тихонько, следом дверь и приотворилась, но Еська сразу не сунулся. Как сидел, так и сидеть остался. Глянул с прищуром, рукою повел. Прислушался. И железки свои в сапог убрал. А из другого тряпицу достал беленую, из ней – три семечка подсолнечных, волос конский и еще будто бы чешую рыбью. Чешую он на пол положил. Глянул на меня. Подмигнул. И палец к губам приложил, мол, молчи Зослава. Молчу. Гляжу. Одним глазом на стену пялюся, другим – на Еську. Он же волосок взял и провел по косяку дверному. Сверху вниз. Снизу вверх. Кинул зерно. И встал. – Готово, – произнес, порог переступая. – Ну, Зослава, пожелай нам удачи… в воровском деле удача – первое, без нее ни одно умение впрок не пойдет. Я хотела ответить… смолчала. Чего сказать? А Еська ужо за дверью скрылся. И двигался неслышно, чисто тать… а я одна осталася. Так и стояла, в тишине да с мухою, пока не услышала, будто идет кто… Точно идет. Поднимается. И спешно так, едва ли не бегом… Свистнула коротко. А Еська не отозвался. И еще раз свистнула. И сердце захолонуло. А ну как сейчас отворится дверь и войдет кто? Что ему сказать? Чего тут делаю? Чего стою? Ой, мамочки родные… страхом весь розум перебило, зато вспомнилось, что вела нас Люциана Береславовна лестницей узенькою, которая вилась, вилась… и не было на той лестнице иных дверей. И значится, кто бы ни поднимался ныне, шел он сюда. Не свернет, не перейдет… Ох ты… Я вновь свистнула. А ничего… Ну, Еська… выйдем живыми, самолично за чуб твой рыжий так оттаскаю, что всякая дурь из головы сама повылезет. Так подумала и, сомнения последние отринувши – шаги близились, – толкнула резную дверь. – Ты… – Зосенька, не нервничай. – Еська приложил палец к губам и поманил. – Ну пойми, не могу я… В дверь постучали. А Еська, рядом очутившися, за руку схватил. И на самое ухо зашептал: – Сейчас поймут, что здесь никого нет и отправятся восвояси. А мы закончим наше неблагородное дело… Вновь постучали. – Марьяна Ивановна… – раздался голос, который навроде и знакомый был, да только чей? – Вы здесь? Марьяна Ивановна… – Нет ее, – прошипел Еська и спешно дверь в кабинету захлопнул. – Марьяна… И та, наружная дверь, отворилась с протяжным скрипом. – З-задница. – Еська застыл. А я… ежели б не забоялася шуметь, то прям туточки и начала б вразумлять. Ажно руки засвербели в чуб рыжий вцепиться да потянуть, приговариваючи: «Не смей пакостить, ирод…» – Марьяна Ивановна… – теперь голос звучал рядышком. И был знаком, вот тут я готова была поклясться, что человека этого ведаю распрекрасно, только подзабыла. Бывает же такое, что подзабудешь кого? Вот и хмурилася, морщила лоб, пытаясь вспомнить. – Вы тут… – Нет ее, говорю, – ответствовал Еська шепоточком. Оглянулся. А с ним и я. Кабинета у Марьяны Ивановны была большою, с четыре мои комнатушки, а может, и с пять. Так оно и понятно. Кто я? Студиозус, каковых в Акадэмии полпучка за медяшку, а она – магичка сталая, опытная. Ей и покладено место хорошее. Окна два. Решеткою заперты. – Не вариант, – одними губами произнес Еська. – На них охранки стоят, а вскрыть я точно не успею… А ежели б и успел, то окна узенькие, Еська еще протиснется, а мне с моим природным богатством недолго и застряти. Коль и случится чудо, что пролезу, то чего нам с той стороны делать? Чай, поднималися мы долго, значит, башня высоконькая, а крылов у меня нетути. И падать… Нет, падать я не желала. Человек, который заглянул в чужие покои, меж тем не торопился. Ходил он, и пол скрипел под ногами, что человека оного не радовало. Слышала я, как матерится он вполголоса. С фантазиею. Еська же стоял, что петух, солнцем оглушенный, да со стороны в сторону головой крутил. На пол глянул. И я поглядела: лежит ковер азарский, по шелку шелком расшитый. Тут тебе и степи, и кони, и узоры диковинные, в которых мерещится то одно, то другое. Под ковром не спрячешься, как и под столом, хотя ж стол этот огромный, весь угол занял. На нем медною горою самовар высится. И, что перед воеводой, выстроилися перед самоваром чашечки парпоровые, один в один как та, из которой Марьяна Ивановна чай попивать изволила. Тут и масленочка. И блюдце с колотым сахаром. И корзинка, вязаною салфеточкой укрытая, в которой сушки да кренделя лежат. И варенье духмяное, с черной смородины… а я с вечера не емши, и пахнет от варенья… – Зося, очнись. – Еська меня за рукав дернул, и я головою тряхнула. В самом-то деле, не время ныне о вареньях да чаях раздумывать. Вот-вот поймают нас, и уже туточки Еськин быстрый язык нам не поможет. Не представляю я и близко, чего набрехать можно, чтоб поверили. – Марьяна Ивановна… – в дверь легонько постучали. И Еська решился. – Давай. Придется… рискнуть. Он подскочил к резной дверце, повернул ключик медный трижды, дернул, кинул внутрь рыбью чешуйку и зашипел: – Зося, не спи… Я и не сплю. За дверцею комната оказалася, и махонькая-махонькая, деревом обшитая. И не комната, а сундук будто бы, только огроменный. И шубы в ем висели плотно-плотно. Еська меня в те шубы обеими руками впихивал, едва не скуля от злости. А что я? Я ж не виноватая, что невпихуема! Еще Люциана Береславовна, не в добрый час помянута будет, сказывала, будто бы твердое тело имеет объем постоянный, а потому в емкость объема меньшего умещено быть не может. |