Онлайн книга «Внучка берендеева. Второй семестр»
|
Еська не знал, но человечка с амулетиком этаким встречать довелося… правда, не за Еською тот ходил, но страху навел. А нынешний… морду скрывает. Только ж амулетик тайный ножику не преграда. Разве что и другой найдется, что, как бы Егорка молвил, логично весьма. Но попробовать можно. – Мне казалось, что как раз есть чего… был ты царевичем, а теперь для всех – холоп поротый в царевом облачении… Ну, это он обидеть думал? Холопом обозвал… Еська всегда свободным человеком был, да и… холопы тоже люди. Вон, Емелька пусть и рабыничем был, холопом жил, а человек поболе некоторых. – …а узнают правду, про то, что ты, Еська, вор и что место тебе не среди людей царевых, а на рудниках… – Думаешь, сошлют? – Может, и сошлют. Кто знает, какие за тобою грехи? Где вор, там и душегуб… логика простая… – Только кривая… – Обыкновенная, человеческая. Не нам ее прямить. Тут он правый был, конечно. У людей все просто, раз украл, то и убить способный. А ведь нельзя сказать, что вовсе эти люди неправые. Способный. И убивал. Не за кошель, конечно. И в старые-то времена Еська вовсе дураком не был, понимал, что меж честною кражей и душегубством пропасть целая. И не сказать, чтоб брезговал. Скорей уж стерегся поначалу, а после и не по чести то воровское стало. Чтоб кистенем да по головушке дать – многого ума не надобно, то ли дело тонкая работа… – Выйдет правда. Бояре разом вой подымут. А ей с ними тяжко приходится… и тебя, Еська, сошлют с глаз долой. В лучшем случае. Не будет царица из-за вора бесполезного с боярами лаяться… ей для иного силы надобны. Еська хмыкнул. Слыхал он подобные речи. И про шкуру свою драную. И про натуру воровскую, которую плеткою не исправишь. И про то, что сколько волка ни корми… – Отошлет так отошлет. Невелика беда. Мне трон царев без нужды. Сказал, за между прочим, чистую правду. А внове не поверили. Еська это скорее почуял – был у него дар такой, людей чуять, и супротив этого дару, выходит, амулет бессилен оказался. – Если только отошлет, – ухмыльнулся человечек невзрачный. Вот ведь сделано! Еська в упор пялится, и навроде лицо видит, а запомнить не способный. Чуть взгляд отведешь, оно и поплывет, перекривится. Нос? Как нос. Не приплюснутый, но и не вытянутый. Глаз серый, а может, и синий, или вовсе зеленый? Кто знает. Губы вот человек покусывает А это уже привычка, про которую ведомо, что она – натура вторая, а то и первая. – Оно ведь опасно. Вдруг ты, Еська, обиду затаишь? И с той обиды расскажешь, чего говорить не надобно? А то и без обиды, польстишься на золотишко. Многие ведь предложат… или по глупости сболтнешь, по пьяни, а то и просто так, доверишься неправильному человеку. Нет, Есенька, коль отошлют, то, куда б ни послали, ты туда не доедешь. Так сказал, что Еська разом поверил. А ведь и вправду, сам бы он… доверие? Нет, доверие – дело хорошее, но одним доверием жив не будешь. Да и ныне не самому жить… вона, пятеро еще… если только пятеро. – Грозишься? – Еська пальцами по клинку провел. Ближе б подобраться, а там, глядишь, еще осталась капелюшечка удачи… подбить бы эту птицу дивную, да порасспросить в тихом подвальчике, откудова прилетела. Ишь, Сирин выискался… Поет, душу голосом ласковым смущает. – Хочу, чтобы ты подумал, стоит ли твоя нынешняя верность твоей жизни. Ты же… – Понимаю, вор. Мне своя шкура дороже прочих, – Еська усмехнулся криво. Вот же… …и если разобраться, вона, бояре ихние тоже воруют и отнюдь не кошелями – сундуками, а то и подводами, – но никто ж их не попрекает. Сошлют одного-другого на плаху, прочие попритихнут, а после все одно за старое… И уважаемые люди. А тут сопрешь мелочишку какую, и все, до конца жизни татем ходить. Несправедливо. Впрочем, Еська был далек от мысли о вселенской справедливости. Это у Евстигнея в голове всякие премудрые зудят, пусть он и философствует… – Именно. – Человек за ухо себя ущипнул… и почудилось в том нечто до боли знакомое. Впрочем, сколько ни силился Еська, а припомнить, кто ж себя этак вел, не сумел. Не приглядывался, стало быть. Ничего. Приглянется. – И чего мне, мил человек, делать? – поинтересовался он, ножичку позволяя меж пальцев скользнуть. Этак старый Хрысь учил, который в деле своем мастером был немалым. Он рученькою махнет, и кошелька как не было… а то и не кошелька. Ухо вон одному говоруну чисто снял… …баяли, что и по горлу могет, по жиле шейной. Этому Еська научиться не успел. Жаль. От верно Ерема сказывает: в жизни всякая наука пригодиться может. – Уйти бы тебе самому, пока не поздно… – Так куда идти-то? – Еська развел руками. – Куда ни сунься, а всюду царство Росское. И с пустой мошной недалече уйдешь. – Так царство-то велико, людей в нем, что песку на морском берегу, а мошну и наполнить недолго… – И кто ж наполнит? – Найдутся добрые люди… – Еще добрее? – Еська руку расслабил. Как учили. Так оно верней выйдет, как плеткою… и главное, чтоб не до смерти… а то с покойников спрос невелик. Конечно, допросят и мертвяка царскою волей, но оне не зело разговорчивы. И сказывают, глупы, что бревны. – И что ж эти… добрые люди взамен попросят? – Немногое… Еська выразительно хмыкнул: ведаю, мол, то немногое, добре, ежели шкуру собственную Еськину ему оставят, а то ж снимут опосля со всею добротой. Исключительно затем, чтоб золотом набить. Ага. – Надобно будет, чтобы ты, Еська, перед собранием боярским выступил. И рассказал все честно. Про себя, про братьев своих… – И только-то? Вот… охлызень. Еська и в воровские далекие годы своих сдавать не приучен был. Не любили тех, кто языком зело мелет. Бывало, что язык и рвали. По приказу Безликого князя. Прилюдно. Прочим в назидание. И Еська, одного разу сие видевши, честно сказать мог: назидательней оно и быть не могет. – И только. Тебе кажется это предательством? А чем иным? Ладно, про себя. Над своею судьбинушкой Еська волен. Да, он благодарен царице-матушке, но… не сослеп с той благодарности. Она при своем интересе была. И это правильно. Разумно. А прочее – от Мораны… пущай Емелька-блаженный верует в матушкино сердце золотое да в мысли пречистые, в тое, что решила она кровь царскую благословенную собрать, дабы не поганилась та средь простого люду… хороша сказочка. |