Книга Одна маленькая ложь, страница 48 – К.-А. Такер

– Ну что, ребята? – Эштон ставит локти на стол и наклоняется вперед. – У кого какие соображения?

– А ты щенков любишь? – тихо спрашивает Дерек.

– Люблю.

– А ты сильный? Как Супермен?

– Ну, насчет Супермена не знаю, но… – Эштон напрягает руки, и даже сквозь тонкую черную рубашку вижу его мощные бицепсы. – Что скажете?

Мальчишки тянутся через стол потрогать мускулатуру и одновременно восхищенно выдыхают:

– Вот это да! Ливи, хочешь пощупать?

– Нет. – Отодвигаюсь, но Эштон хватает меня за руку и кладет ладонь себе на руку. Мои пальцы могут обхватить меньше половины. – Вот это да!

Сильный, – соглашаюсь я и делаю зверские глаза, но не могу не улыбнуться. И чувствую, что шею заливает краской.

– Ты богатый? – спрашивает Эрик.

Эштон пожимает плечами.

– Я из богатой семьи, выходит, тоже богатый.

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спрашивает Дерек.

– Не тупи, он уже и так взрослый! – Эрик толкает брата локтем.

– Нет, еще не совсем, – говорит Эштон. – Я пока еще учусь. Но потом стану летчиком.

Хмурю брови. А как же карьера юриста?

– А у тебя изо рта пахнет? – спрашивает Эрик.

Эштон выдыхает в ладонь и нюхает.

– По-моему, нет. Что скажешь, Ирландка?

– Нет, у тебя изо рта не пахнет, – улыбаюсь я и убираю прядь волос за ухо, пытаясь скрыть смущение. У него во рту вкус мяты и наслаждения. Мятный рай.

– Почему ты зовешь ее Ирландкой?

– Потому что она на самом деле ирландка, а как выпьет, становится буйной.

– Эштон!

Мальчишки хохочут. Судя по фырканью у меня за спиной, Диана тоже все слышит.

– Честное слово!

Прячу лицо в ладонях, что приводит к новому приступу веселья у мальчишек, Эштон ухмыляется, и скоро я смеюсь вместе с ними.

Вопросы становятся все серьезнее.

– А у тебя есть мама и папа? – спрашивает Эрик.

Этого вопроса Эштон не ожидал. Он на миг стискивает зубы, кадык поднимается и опускается, пока он сглатывает.

– У всех есть мама и папа.

– А где они?

– Отец у себя дома, – говорит Эштон после небольшой паузы, – а мамы больше нет.

– Она умерла? – спрашивает Эрик.

Лицо Эштона искажает болезненная гримаса.

– Ребята, мы же договорились! – вмешиваюсь я, приподняв бровь.

– А я думал, нельзя говорить только про то, что мы умрем, – хмуро говорит Дерек.

– Нет, это общее правило. И касается всех.

– Ладно. Извини, Ас, – говорит Эрик, опустив голову.

Эштон наклоняется и хлопает его по плечу.

– Все в порядке, дружище. Ливи со своими правилами слишком строга, верно?

Эрик картинно заводит глаза на потолок и вздыхает.

– Это точно.

Как и подобает в этом возрасте, мальчишки продолжают забрасывать Эштона вопросами, а он прилежно отвечает. Узнаю, что мама его родом из Испании: теперь понятно, откуда у него темные глаза и смуглая кожа. Оказывается, он единственный ребенок в семье. Родился и вырос в Нью-Йорке. Во время короткого «допроса», который учинили два пятилетних мальчика, узнаю об Эштоне столько, сколько и не мечтала. Может, знаю теперь Эштона Хенли лучше всех.

Наконец, Эштон поднимается и говорит:

– Жаль, но у меня неотложные дела. Парни, мы с вами классно тусанулись. – И он поднимает кулак. – Пока.

– Да, классно, – вторит ему Эрик, и близнецы поднимают свои кулачки – такие крошечные рядом с кулаком Эштона.

Все трое смотрят на меня, и я понимаю, что опять не сдержалась и от полноты чувств выдала то ли вздох, то ли всхлип.

Взяв меня за локоть, Эштон говорит:

– Заберу тебя через три часа у центрального входа, идет? – И уходит.

Дежурство проходит быстро. Приходит Лола – кажется, сегодня она еще меньше, бледнее и слабее, чем была две недели назад. Дерек шепотом сообщает мне, что она приходит в игровую все реже и реже. Через час мальчики говорят, что устали, и у меня все в душе переворачивается от жалости. Остаток смены провожу с другими детьми – один поправляется после автомобильной аварии, другому предстоит операция на сердце.

Ловлю себя на том, что все чаще и чаще поглядываю на часы.

* * *

Через три часа у входа меня забирает совсем другой человек. Не тот шутник, что дразнил меня за детским столиком, чтобы рассмешить двух больных мальчишек. И не тот, что участливо слушал за рулем эпопею о моих безумных приключениях по заданию психиатра.

Нет… парень, что сидит со мной рядом, не произносит ни полслова и даже не смотрит в мою сторону, когда мы выезжаем из города. Не знаю, что случилось, но что-то изменилось. И теперь он сидит, сжав губы, а взгляд стеклянный. У Эштона такой хмурый вид, что сердце ноет. И на душе еще тяжелее, чем было после волонтерского дежурства.

Целый час едем в гробовом молчании. Смотрю на темнеющее небо и уличные фонари, то и дело заправляю волосы за ухо, верчусь в кресле, а потом после поворота на Принстон делаю вид, что дремлю.

– Ирландка, ты часом не проглотила пару снотворных пилюль перед тем, как я за тобой заехал? – Открываю глаза от удивления и радуюсь не столько вопросу, сколько звуку его голоса. Поворачиваю голову и вижу чуть заметную улыбку. Вздыхаю с облегчением.

– Извини, – бормочу я. На самом деле я счастлива, что Эштон начинает отходить.

– Ну и как прошло дежурство?

– Тяжко. Иногда я думаю, будет ли потом легче. Я люблю общаться с детьми и хочу им помочь, но… – Слезы текут у меня по щекам. – Не знаю, смогу ли я не думать о том, кто из моих подопечных умрет, а кто выживет.

Эштон молчит, а я смахиваю рукой слезы и шмыгаю носом.

– Я тоже об этом подумал, когда ты тогда сказала мне, кем хочешь быть, – тихо говорит он. – Нужно иметь особый характер, чтобы ухаживать за больным и ждать его смерти, особенно если ты не можешь ничего изменить.

Эштон, ты тоже пережил такое? Тебе пришлось видеть, как умирает твоя мать? Я не произношу это вслух.

– Не уверена, что у меня хватит сил. – После паузы добавляю: – Вот это да. Впервые призналась в этом.

– Даже своему доктору не говорила?

– Нет! Ему тем более. Он думает, что видит меня насквозь, – бормочу я.

– Что ты хочешь этим сказать?

Качаю головой.

– Нет, Эштон. Ты уже и так из меня предостаточно выудил за один день.