Онлайн книга «Колыбельная для жертвы»
– Твоя дверь налево, я беру правую. – Когда все кажется мрачным и страшным, бояться не надо… Бабз расправила плечи и, потопав по коридору, распахнула дверь. Я тоже свою открыл. Она сунула голову внутрь: – Кладовка. Чисто. – Надо просто думать о прекрасных вещах, таких как чипсы и лимонад… Я открыл дверь в ванную комнату, вонявшую аммиаком. На краю розовой ванной полотенце в коричневых разводах. В углу пара пластиковых бутылочек и коробка от краски для волос. – Чисто. – Сушильный шкаф. Чисто. Последняя дверь вела на кухню. Встроенные шкафы, рабочие поверхности из розового искусственного мрамора, персикового цвета кафельная плитка на полу. Дверь на задний двор нараспашку. В окне над раковиной промокший сад в свете уличного фонаря… – И можно спеть «Храбрую песню», когда испугаешься… Вирджиния Каннингем карабкалась на кучу пластиковой мебели, сваленной у забора. Красный ночной халат развивался у нее за спиной, выставляя напоказ пару бледных ног, большие трусы в пятнах и брюхо беременной женщины. Седьмой месяц, наверное, если не больше. – И все будет в полном порядке, вы и оглянуться не успеете! – Бабз! На заднем дворе. Бабз, оттолкнув меня, протопала по кухне: – Давай возвращайся! – Так что забудьте о привидениях и гоблинах, им нас сегодня не испугать… – И поспокойнее. Без жестокости. – Потому что мы споем «Храбрую песню» и заставим их уйти… Каннингем едва успела забросить мучнисто-белую ногу на забор, как Бабз схватила ее обеими руками за халат и дернула вниз. Каннингем зашаталась, вскинула руки, халат соскочил, и Бабз со всего маху шлепнулась задом на мокрую траву. – «Храбрая песня», «Храбрая песня», мы сильные и смелые, когда поем все вместе… Я поднялся на верхнюю ступеньку. Каннингем, цепляясь за забор, приводила себя в вертикальное положение. Сейчас на ней ничего не было, кроме нижнего белья. – Вы что, серьезно? Хотите сбежать в бюстгальтере и трусах? Как вы думаете, сколько нам времени потребуется, чтобы поймать вас? Она застыла: – Я ничего не сделала. Бабз поднялась и схватила ее за бретельку бюстгальтера промышленно-серого цвета: – Сними это. Я тебя умоляю. Каннингем зажмурилась. Дождь приклеил ей волосы к черепу. – Вот черт… * * * Она стояла на кухне, прижимая руки к беременному животу, вода с нее капала на кафельную плитку. – Могу я хоть что-то на себя набросить? Я прислонился к холодильнику: – Как только скажете нам, где вы были вчера ночью. Ее щеки зарозовели, стали очень заметными на фоне мясистого бледного лица. – Я была дома. Здесь. Всю ночь. Никуда не выходила. – И вы конечно же можете это доказать. У вас есть свидетели? Элис откашлялась. – Что думают о вашей беременности проверяющие? Каннингем безучастно взглянула на нее: – Мне нужна какая-нибудь одежда. И еще я писать хочу. Это нарушает мои права. – Хорошо. – Холодильник залеплен детскими рисунками, я снял один. Счастливое семейство, все улыбаются под улыбающимся желтым солнышком. – Одна дома, понятно. Ни свидетелей. Ни алиби. Она вздернула подбородок, складка кожи под ним расправилась. – Не думаю, что свидетели мне нужны. Хотите, чтобы я пописала на пол? Это вас заводит? Когда беременные писают? – О, ради бога. Никаких проблем. Идите писайте. – Махнул рукой в сторону коридора. – Бабз, встань у двери и проследи, чтобы она чего-нибудь не вытворила. Хотя вряд ли она сможет пролезть через окно туалетной комнаты. Каннингем вышла, Бабз потащилась за ней. Как только дверь туалета захлопнулась, Элис нахмурилась: – Мне очень не нравится сама мысль о ее беременности, в смысле, если это будет мальчик, она что, не сможет сексуально надругаться над ним только потому, что он ее, и вообще, большая часть сексуальных преступлений случается внутри семей, и я не уверена, что ребенок будет в безопасности, ну, если, конечно, это не девочка, но даже тогда… Куда ты пошел? – В гостиную. – А-а. Можно я с тобой? Детское шоу все еще крутилось, пара идиотов в флюоресцентных комбинезонах танцевали с третьим идиотом, в костюме диккенсовского Джейкоба Марли, звеневшего цепями при ходьбе. – О-о, я так испугался, но лучше я буду хорошим. Потому что иметь друзей и веселиться… Я бросил детский рисунок на кофейный столик, взял пульт и нажал на «паузу», трио замерло, не допев песню. Рядом с телевизором на треноге стояла небольшая видеокамера, из тех, у которых небольшой экранчик сбоку. Она была направлена на ковер из овечьей шерсти, лежавший перед электрическим камином. Из коридора донеслись звуки смываемой воды, потом что-то хлопнуло, наверное, дверь туалета, потом еще хлопок. Спальня. Она, наверное, даже руки не вымыла. Элис стояла у дверей, смотрела через плечо, обнимая себя руками. – Как ты думаешь, нам следует поговорить с ее социальным работником и проверяющими, она ведь не может… – Я думаю, им прекрасно известно, что она очень подозрительна. Подошел к видеокамере, немного поправил экран. Включил. Экран засветился голубым, загорелся ряд иконок внизу. «Перемотка», «стоп», «запись». Я нажал на «плей», экран заполнился ковром и камином – очевидно, снимали с этого места. В кадр вошла Каннингем в черном бюстгальтере и трусиках, сквозь бледную кожу просвечивают синие вены на ногах, пупок торчит. Неуклюже легла на ковер – беременный живот явно ей мешал. Бросила кокетливый взгляд в камеру и начала себя тереть, облизывая губы и стягивая с груди бюстгальтер. Я врезал по «перемотке» – Каннингем вскочила на ноги и, пятясь, выбежала из кадра. Откуда-то из гостиной донеслось пение. Голос не самый замечательный, но и не противный. – Пускай нам станет страшно, мы не пойдем назад, нам нравятся ужасно чипсы и лимонад… – Каннингем, наверное, с какой стати Бабз горланить «Храбрую песню»? – Мы «Песню храбрую» споем, когда подступит страх, ведь с песней мы не пропадем, она у нас в сердцах… На экране появился маленький мальчик, белокурый, из одежды только нижняя рубашка. На голых руках и ногах красные рубцы. По виду года четыре или пять. Я нажал на «паузу», он остановился, уставившись голубыми глазами в камеру, слезы на щеках, на верхней губе блестят сопли. |