Онлайн книга «Дикий пляж»
Хава вышла последней. Умытой, благоухающей чем-то. Увидев меня, улыбнулась. – Вам мат! – объявил мне Пальме. – Почему он мне сам ничего не сказал? – кричала вечером в трубке мама. – Почему я от тебя узнаю об этой операции? Я его сюда привезу, его здесь прооперируют… Ну не могу я сейчас здесь все бросить, милые мои, сладкие мои, не могу! Я столько сил вложила, а от вас же мне ничего не нужно, только понимание! Ну что он там делает? – Из двери выглядывает. – Дай ему трубку. Словно почувствовав, отец сделал шаг вперед. – Будешь с еврейкой разговаривать? – спросил я тихо. Отец улыбнулся, погрозил мне кулаком и потянулся к трубке: – Алло, Элла? Эллочка? Я ушел к себе, нырнул головой в наушники и врубил девятую симфонию… …Отец заглянул ко мне в комнату. Я отлепил от уха один наушник. – Тебя! Выполз в коридор: – Да, мам? В трубке кто-то тяжело дышал. Острожный голос: – Это… Слушай, это я, Шишка. – Шишка? Блин! Ты где, тоже в Штатах? – Нет… Какие Штаты? Здесь я. Короче, в Египте. – Где? – Тише. В Египте… или не знаю где. Короче, пустыня кругом, никаких знаков. – Бли-ин! Да что ты там делаешь? – Кочую. С бедуинами. Тише… Я мелкого своего у Ленки увез. Ну, похитил, типа. Суд ей его оставил, я, типа, нервнобольной, а она, сучка, здоровая. Все бабки на адвокатов спустил, конкретно без трусов остался. Ну и что мне было терять? Хорошо, один араб знакомый меня с этими ребятами свел, бедуинами, теперь по пескам ходим… – Шишка, ты это что, серьезно? – А думаешь, шучу? Я теперь все, вне закона. Сына, блин, родного похитил. Границу незаконно пересек. Так что дело точно в Интерпол пошло. Ничего, здесь меня ребята понимают, не выдадут. Мелкий мой уже немного по-арабски чешет, а один из них вообще когда-то у нас в Ташкенте учился, мне как отец родной, узбеком меня называет… Я уже корзины плести научился. Что, не веришь? Хочешь послушать, как песок гудит? Шишка замолчал. С полминуты я слушал сухой шелест в трубке. – Шишка… – А? – Приезжай в Ташкент! Мы здесь вас как-нибудь это… – Да я уже думал сто раз об этом! Не получится. У Узбекистана с Израилем такие, блин, отношения, меня сразу выдадут. И не доеду я, мои данные уже в компьютере. Ничего, помотаюсь пока по пустыне. Главное, сын со мной, вот. А когда вырастет, пусть сам решает… Зимницкие приезжали? – Сейчас здесь, послезавтра уезжают. Мог бы, блин, предупредить насчет Хавы… – А что? Я коротко рассказал. – А, ну это еще ничего. Она здесь и не такие выкидывала номера. А если честно… Знаешь, я, наверно, один человек, который знает ее секрет. В другой раз расскажу, тут у меня уже лимит на исходе… Короче, она не сумасшедшая. Вот. Ладно, пока. – Шишка, не пропадай! – Ладно, выкарабкаюсь. Главное, сын. Сын… Гудки. На следующий день мы собрались на прощальный ужин у Зимницких. Пришел Шухрат в галстуке и уже без платочка на голове. Приковыляла Любовь Холоденко с семилетним внуком: «Это мой кавалер!» Пришел и мой отец; специально его пригласили, и теперь он прижимал отмытый и увязанный в тряпочку набор для специй. Все как-то разместились на кухне. Тускло горела керосиновая лампа, сопел патефон: «Счастье мое… я нашел в нашей дружбе с тобо-ой». Шухрат неожиданно поднялся, вздохнул и пригласил Любовь Борисовну, и они затоптались на маленьком пятачке около стола. «Я не знала, что вы так элегантно танцуете», – говорила Леа, а Шухрат краснел: «А я не всегда шофер был. Это я сейчас, чтобы детям хлеб был, а в прошлой жизни в Домкультуры работал!» Потом пластинка доиграла, все посмотрели на Любовь Холоденко. «Я очень волнуюсь», – сказала она, обмахиваясь веером. Отец налил ей воды. Отпив, она хлопнула в ладоши. Вот мы все здесь собрались, Чтоб доставить друг другу радость, Керосиновая лампа, Озарявшая мою юность, Снова горит, доставляя нам радость. Только бы не война! Вот сидит Дан Зимницкий И смотрит печальными глазами На эту старую лампу, Так пусть же он будет здоров… Я тихо переводил на английский. «Не надо, – шепнула Леа. – И так понятно…» Вот стоит красавица Хава, Ей дал Бог две жизни, и обе она живет разом, Как будто пьет вино из двух бокалов. Я встречала таких женщин, Хава, Они были, как пересоленный суп, Хава, Как переперченный фиш, Хава, Но люди их любили… Только бы не война! Спев о каждом, певица поклонилась и села. И тогда встала Леа: – Дорогие гости, в комнате накрыт стол. Но до этого просим разделить с нами ужин, который заказала моя дочь Хава. Она извиняется, что не может участвовать с нами потом, поэтому вот… Пальме снял с антресолей жестяную миску и пошел по кругу. В миске лежала нарезанная редька. Каждый по очереди брал один кусочек. – Бабуленька, не плачь, – говорил внук Любови Борисовны, старательно вытирая ее щеки платком. – А то сейчас как косметика потечет! – Это у твоей мамы косметика, а я уже свое открасила… – А откуда летом редька? – спросил я. – Шухрат где-то достал. – Представляю, сколько за нее заломили, – вставил отец. – Нет, ака, сам удивляюсь, только им сказал, для чего беру, – вообще денег не взяли. Отец на это что-то промычал, а потом наклонился ко мне: – Слушай, а эта… Леа, она маме нашей, случайно, не родственница? – Похожа, да? – До мурашек! Ты бы предупредил хотя бы… …А я смотрел на Хаву. Она стояла в дверном проеме и медленно откусывала редьку. Тени мотыльков, кружащихся вокруг лампы, проскальзывали по ее лицу; в глазах отражалась нищенская кухня, где сидели и медленно ели редьку люди, большинство из которых она вскоре уже никогда не увидит… Публика перетекла в зал. Здесь уже горели свечи и был накрыт огромный, роскошный стол. Мужчины стали разливать шампанское. – Иди покушай, – говорила Любовь Борисовна внуку, – а я пока в креслах посижу. Что? Да. Уже наелась. Чудесная была редька… Странно, мне тоже не очень хотелось есть. Прожевав что-то, я вернулся на кухню. Хава все так же стояла возле лампы. Стояла и смотрела. |