Книга Главная партия для третьей скрипки, страница 17 – Анна и Сергей Литвиновы

Звезды продолжали вертеться. Арине казалось, что она взлетает.

Один квартал, другой. Ей хотелось идти все быстрее и быстрее. В какой-то момент поняла: двое, что ее провожали, исчезли. Ну, конечно. Они просто люди. А она — часть эфира. Наконец можно воспарить. Раствориться во мгле. Стать звездой в черном небе.

Арина побежала. Ноги не касались земли.

Визг тормозов она не услышала. Зато увидела глаза: отчаянные, навыкате. И еще циферблат. Ровно полночь. Февраль закончился. Наступил месяц март.

А дальше небо навалилось, собралось вокруг складками, засосало в воронку. И больше она ничего не помнила.

* * *

— Мам, я уроки сделал и заслужил чипсы. Пойдем до магазина пройдемся.

— И не заикайся, не пойду. Сейчас еле от машины добежала. Погода ужасная, снег в лицо бьет, ветрище.

— А почему такая погода противная?

— Как почему? Потому что февраль. А у него два друга — метель и вьюга.

— У тебя стих получился. Сама придумала?

— Нет. Народная мудрость.

— А почему февраль такой злющий?

— В деревнях говорят, из-за того, что коротышка. Что мало дней ему дадено.

— Какая разница — двадцать восемь или тридцать!

— Но я думаю, тут причина другая. Возраст у февраля нехороший.

— В смысле?

— Сколько ему лет, как ты думаешь?

— Ну, если январю — как мне… А в декабре год умирает — тогда второму месяцу, наверно, лет пятнадцать.

— Вот именно. Подросток. Они всегда вредные. Вот и февраль вредничает. Насылает то метель, то дождь ледяной.

— А почему подростки вредные?

— Потому что рост, сила — как у мужика взрослого, а ума еще не нажили. Хотят все решать сами, но не выходит. Вот и злятся.

— У нас за школой восьмиклассники прячутся, курят и матом ругаются. Они плохие, да?

— Ну… Многие из них курить потом бросят. И ругаться тоже не будут. Побесятся — и нормальными ребятами станут.

— А беситься обязательно?

— Нет. Но когда слишком долго делаешь то, что скажут, — это надоедает. Скажу тебе по секрету: меня мама до четырнадцати лет заставляла на ночь выпивать кружку молока.

— С пенками?

— Да. И в седьмом классе я взбунтовалась.

— Начала курить?

— Ну… было дело.

— А я курить никогда не буду! Это теперь не модно. И тебя всегда буду слушаться!

— Давай на диктофон запишу, мой хороший! А лет в четырнадцать дам послушать.

* * *

Арина проснулась на чужом диване. Открыла глаза, увидела перед собой стену. Обои роковые — розы истекают кровью. Она лежала, свернувшись в клубок, укутана с головой колючим одеялом. Где она? Почему на подбородке что-то мешается? Осторожно ощупала рукой: вата, сверху лейкопластырь. Правая рука (разглядела в полумраке под одеялом) исцарапана, перемазана — зеленкой и грязью.

Она вспомнила вчерашнюю ночь. Звезды. Бесконечный полет сквозь Вселенную. Фары машин, вой моторов — цветомузыка. Ноги не касаются земли. Потом вспышка, удар. А что было дальше?

Она осторожно отвернулась от стены. Комнатка площадью метров десять. Абсолютно незнакомая. Шторы смешные — желтый тюль, те, что плотные, — синего цвета. Будто украинский флаг. На фоне обоев с розами совсем весело. Не удержалась, хихикнула. Арина, тебе плакать надо! Или вчерашнее снадобье все еще действует? Делает мир смешным и прекрасным?

Арина сбросила щетинистое одеяло. Ого! Хорошо она где-то свалилась. Джинсы порваны на коленке — сквозь прореху видны засохшая кровь и грязь. Свитер цел, зато попробовала левую руку согнуть и едва не взвизгнула. Отвернула рукав, нахмурилась: кисть, запястье, предплечье — опухшие, синие. Неужели перелом? Пошевелила еще раз — боль шарахнула по всему телу, отдалась в челюсть.

В квартире тишина, клацают старомодные часы. Рядом с диваном кто-то поставил табуретку. Стакан с водой, пара конфет и почему-то бокал с вином.

Угощение трогать не стала. Поднялась с незнакомого ложа. Ого, как голова кружится! Пойдешь в туалет и вместо двери врежешься — в сервант с хрусталем. Зачем десятиметровую комнатушку забивать бокалами и вазами?

Она снова села.

Дверь приоткрылась. Арина разинула рот и закрыть не смогла.

На пороге стоял Бельмондо. Не умудренный, как в «Профессионале», и не потертый, как сейчас, а совсем молодой. Чуть обезьянье, неземного обаяния лицо. Прекрасная фигура. Кисти и стопы — точеные, божественных пропорций. Рассматривать, не дыша — словно Аполлона в Пушкинском музее.

Футболка, джинсы не скрывают — подчеркивают божественный торс. Как жаль, что она не художник.

— Проснулась? — спросил артист на чистом русском.

— Вы кто? — со страхом выдохнула Арина.

— Тимур.

Приблизился, протянул руку. Лосьон у него опьяняющий

Арина осторожно поместила на коленку больную левую. Правую робко вложила в ладонь незнакомца.

Он молчал, улыбался. Она не выдержала первой.

— Почему… почему я у вас?

Оторвать взгляд от прекрасного лица Арина не могла. И с удивлением заметила: в глазах неземного красавца Тима что-то дрогнуло, метнулось. Разве боги могут смущаться?

Впрочем, голос остался уверенным, беззаботным:

— Я тебя спас.

— От чего?

— А ты не помнишь, что вчера случилось?

Могло случиться что угодно. В этом Арина не сомневалась.

Почти произнесла: «Не помню».

Но в уши вдруг ударил визг тормозов, пляска фар. И она неуверенно вымолвила:

— Меня машина сбила.

По прекрасному лицу промелькнула досада.

А в глубине ее мозга кто-то абсолютно незнакомый строгим голосом произнес:

— Он тебя сбил. Лови момент, овца!

Кто ей шепчет в уши? Всевышний? Дьявол?

И девушка повторила, куда тверже:

— Я помню: меня сбила машина.

— Да, — неохотно кивнул Тимур.

— Почему я тогда не в больнице?

— Да там удар был не сильный. Ты и не лежала почти. Сразу встала и пошла куда-то.

И смотрит внимательно.

Ага. Сам признаваться не хочет. Арина в жизни никого не допрашивала — не тот характер. Но сейчас произнесла вкрадчивым тоном доброго следователя: