Книга Герман, страница 22 – Ларс Соби Кристенсен

Герман открыл первую бутылку и сделал глоток; пузырьки шибанули в нос, в голову, в глаза и струей ударили наружу. На вкус хуже, чем шампиньоновый суп с рыбьим жиром, но так небось и задумано. Он сделал еще малюсенький глоточек; на этот раз дело пошло лучше, горькую жижу удалось проглотить. Глаза жгло, живот протяжно скрипел и шипел. Ладно, не так уж это и страшно; Герман снова отпил, подержал пиво во рту и проглотил. Быстро встал и еще быстрее плюхнулся обратно.

Мимо пронесся поезд, но Герман едва различал усталые лица за окнами вагонов. На сумерки с неба давила темнота, Фрогнерская церковь слилась с аллеей Бюгдёй, фьорд покрылся белыми бодливыми барашками, бодались они неустанно. Банан на крыше офиса бананового короля Маттиесена был похож на луну без кожуры. Где-то у Дюнского маяка завыл грузовой теплоход.

С этой бутылкой Герман разделался довольно быстро. Последний глоток застрял было во рту, но Герман все-таки втянул его в себя. Выждал немного, следя, как загораются в городе огни и ветер треплет банан Маттиесена, потом стряхнул шапку и стал ощупывать голову. Вроде все по-старому. Так он дошел до лысого пятна и отдернул руку, точно обжегшись. Нужна вторая бутылка, немедленно. Сказано – сделано. Вторую бутылку Герман вылил на голову и тщательно втер пиво в волосы, потом натянул шапку и стал ждать. Он ждал, пока мимо не прошел последний поезд; в нем уже не было лиц, а только пустые окна и черные трепещущие занавески. Тогда Герман встал и полез через ограду. В голове творилось что-то странное. В конце концов он рухнул на снег по другую сторону ограды.

Раз уж я лежу на снегу, подумал Герман, надо нарисовать ангела, и стал махать руками. Покончив с этим делом, он встал на четвереньки, долго тыркался в разные стороны, но все же нашел улицу. Держась за столб, поднялся на ноги (не зря его учили в школе гимнастике), но тем временем кто-то перевернул двор вверх тормашками. Как краб-шатун, доковылял Герман до другого берега улицы, дотыкался до нужного подъезда, вошел и вцепился в перила. В голове и в животе бушевал смерч, а ступеньки, как назло, были отвесные и страшно высокие. Надо отдохнуть, решил Герман и сел.

Где-то наверху открылась дверь и заговорили смутно знакомые голоса, но Герман и ухом не повел. У него своих забот предостаточно. Вдруг прямо перед ним замаячило мамино лицо – вернее, две мамы с четырьмя глазами. И они кричали ему со всех сторон:

– Герман, тебе плохо? Ты заболел?

Ответить он ничего не мог, потому что язык стал пудовый и едва помещался во рту. Отчего-то вокруг скакали уже четыре головы плюс столько же носов.

– Герман, ты пиво пил?

Какое-то время было тихо, но ангелы не летали.

– Да ты надрался?!

Герман вспомнил, как папа фокусничает по воскресеньям, вытянул палец и с помощью второй руки стал поднимать его. Но засунуть в рот не успел. Теперь уже не узнать, что случилось раньше – закричала мама или взбунтовался желудок. Во всяком случае, Германа вывернуло, и неслабо: судя по звуку, все его безобразие шлепнулось аж на первом этаже. Слезы, боль… руки подхватили его… дальше все стерлось.

Потом он обнаружил себя в ванне, мама сдирала шапку с головы.

– Тут лед уже! – кричала она.

Папа, конечно, тоже потянулся потрогать. У Германа не было сил сопротивляться, и он не вмешивался. Наконец справились, шапка оказалась у мамы в руках, но тут она зачем-то ее вывернула, понюхала – и снова здоро́во:

– Герман, ты что, на голову пиво лил?

– Бальзам, – ответил Герман. – Ополаскиватель.

Послышался смех, но недолгий. Потом душ выключили, и он очутился в своей кровати с распаренной головой, хотя в животе остался холод. Мама уселась на стул рядом с кроватью, позади нее встал папа.

Герману показалось, что на подоконнике стоит целехонький глобус и светит ярче прежнего. Он ткнул в него пальцем.

– Глобус.

– Папа купил новый. Где ты взял пиво?

– Стащил.

– У Якобсена?

– У Бутыли.

– Это Бутыля тебя надоумил? Лить пиво на голову?

– Тутахтамон.

– Тутахтамон? Что ты такое говоришь?

– Помогло?

– Послушай, Герман. Это все не может помочь. Лучший лекарь – время, доктор ведь нам сказал.

Герман сел в кровати, и у него опять сделалось четыре родителя. Два точно лишние.

– Кто такой Эвен? – спросил он.

– Эвен? Ты встретил какого-то Эвена?

– Эвен, дедушкин приятель.

– Ах, дедушкин приятель…

У мамы отлегло от сердца, и она на радостях даже пересела на край кровати.

– Дедушка рассказывал тебе о каком-то Эвене?

– Эвен Нухх.

Мама сдалась и уступила место папе.

Опять он как в воду опущенный. И руки огромные и заскорузлые.

– Герман, как ты сейчас?

– Никак.

– Еще бы. Это не дело.

Папа отвел глаза, причудливая тень от глобуса зачернила половину его лица. Мама нетерпеливо забарабанила пальцами.

– Купил вот новый глобус, – сказал папа.

– Спасибо и пока.

– Не за что. Надо ж нам знать, где мы находимся.

Папа надолго замолчал.

– Я знаешь чего хотел сказать, Герман. Я подумал про мой кран. Тебе вовсе не обязательно туда лазить. Ничего особенного. Видно так себе. Ты правда из-за крана переживал?

– Не помню.

– Тогда так и порешим. И больше не будем о кране.

– Ладно.

Но у папы в запасе идея получше.

– Зато мы можем сходить на рыбалку, на угря.

Герман подтянул одеяло поближе к лицу.

– Когда скажешь.

– Уговор.

Папа робко улыбнулся в мерцании глобуса и наклонился к Герману. Но тот уже спал.

11

Что-то пощекотало ему лицо. Сначала было даже приятно, Герман тихо захихикал сквозь сон. Но быстро стало совсем неприятно: в носу чешется, лоб зудит изнутри, в глотке вообще словно туча комаров. Сперва Герман отмахивался, не открывая глаз, а потом оглушительно чихнул, отчего занавеска взлетела вверх, глобус пришел в движение, а сам он проснулся. И в ту же секунду комнату залил свет из окна.

Герман сел в кровати и сразу увидел, как на пол тихо падают его волосы. Он зажмурился, потом осторожно ощупал голову – сначала одним пальцем, потом обеими руками – и нашел новую проплешину над вторым ухом и еще одну, чуть выше лба. Где моя шапка? – была его первая мысль. Где шапка?

За дверью раздались шаги, Герман сполз под одеяло. Мама приоткрыла дверь и заглянула в комнату.