Книга Студентка с обложки, страница 80 – Робин Хейзелвуд

— Ну ее на фиг, — отвечаю я. И не шучу. На фиг Доун. На фиг Венду. На фиг всех. Меня считают продавшейся моделью? Прекрасно. Именно продаваться я и собираюсь.

После этого семинара я еще больше отдаюсь работе. Я соглашаюсь на любые заказы, какие удается получить. Надеваю шелковые коктейльные платья и «двойки» для «Лорд и Тэйлор», «Мейсиз» и «Брукс бразерс» и приношу домой по полторы тысячи долларов в день. На меня делают предварительные заказы «Л'Ореаль» и «Мадемуазель». Я снимаюсь в рекламе колготок «Кристиан Диор» и «Спешиал К». Меня выбирают на двухстраничный сюжет для «Аллюр». Сюжет называется «Увеличьте свои капиталы». Как раз про меня.

Не я одна так категорична в своем мнении.

— Теперь «Шик» — самое красивое агентство!

Со всеми заказами и многочисленными поездками мне не хватало времени зайти в агентство. А там есть на что посмотреть.

— Выглядит здоровски, — говорю я Байрону.

— Еще бы!

В приемной мужчина в комбинезоне выбивает на стене букву «Н». Байрон стучит по белым обоям.

— За стеной мой новый личный офис с видом на Восемнадцатую и со стеклом с видом на агентство, чтобы я мог следить за всеми вами. Рядом будет офис для нашего нового бухгалтера…

— Значит, мои чеки больше не будут возвращать? — вставляю я (а именно так происходило в последнее время).

Байрон шумно выдыхает.

— Эмили, дорогая, я тебе уже сказал, это временное отклонение! И вообще, вернемся к декору. У меня только что возникло сильнейшее стремление к черно-белому и чистоте, чистоте, чистоте! Как в гавайском поместье Джеффри Бина. Ты там бывала?

— Конечно, по дороге из страны Оз, после краткого турне по Таре.

Байрон закатывает глаза к свежеустановленному освещению.

— Ну что ж, тогда вообрази себе: пузырящиеся белые занавески, коврики «под зебру» — настоящий мех или искусственный, я еще не решил. Черные с хромом диван и стулья остаются — пока. Мне еще не привезли стулья Kouros — черный лак, на сиденьях черно-белый зигзаг. А вон в том углу будет стеклянный столик, и еще премиленький диванчик. В коридоре — серия черно-белых фотографий. Натюрморты, я думаю, или пейзажи. Не модели. И везде орхидеи, белые орхидеи, и какие-нибудь огромные напольные подушки с зигзагами набросаны там, там и там. Что думаешь? Дизайн на все времена, верно? А черное с белым — невероятно популярная тема в весенних коллекциях!

— Звучит прекрасно! — говорю я, и мои глаза зигзагом двигаются за его пальцем. — Серьезные перемены, особенно учитывая, что ты все поменял когда?.. Два года назад?

— Скорее год, но пришли девяностые, Эмили — новая эра! Новая эра, новый образ!

Говоря это, Байрон обводит рукой стол заказов, предположительно имея в виду не только Джастину, которая расцвечивает новое десятилетие волосами цвета маркера, или Джона, который стал носить клетку кричащих тонов, но модников и модниц во всем мире.

— Настала эпоха «Вог», а не «Эль», — продолжает Байрон. — И новых лиц. Девушки вроде Татьяны, Клаудии и Синди уходят со сцены…

Постойте-ка…

— Синди Кроуфорд только что была на обложке журнала «Нью-Йорк», ей посвятили целую статью. И назвали «моделью девяностых».

Байрон качает головой.

— Насколько я помню, имелось в виду, что она одна из моделей девяностых, а не единственная. Это большая разница. В любом случае, журнал «Нью-Йорк» ошибся на десятилетие. Синди Кроуфорд — модель восьмидесятых. Конечно, она еще заработает целое состояние на рекламе, но «Вог» от нее очень скоро откажется. Нет, пик карьеры Синди позади. Сегодня все связано с «троицей». «Троица» правит модой. «Троица» — это все.

Угу, мода обрела религию.

— Сейчас ты скажешь мне, что Бог — это новый черный.

Байрон игриво шлепает меня по руке.

— Не говори глупостей, милочка! Все знают, что новый черный — это белый. И вообще, ты ведь знаешь, что я говорю о Кристи, Линде и Наоми! — кричит Байрон. — Они вездесущи! Но их царствование тоже закончится. Вопрос в том, кто их заменит?

Я бы, конечно, не возражала, и я уже собираюсь сообщить ему об этом желании, как вдруг Байрон прижимает ладонь к моим глазам.

— Э-эй!.. Ты что?

Другой рукой Байрон подталкивает меня вперед.

— Это сюрприз.

Когда он убирает руку, я оказываюсь перед стеной трофеев. Сначала я злюсь: смотреть на целую коллекцию изображений Фоньи — этой флоридской звезды-перестарка — выше моих сил. Я скриплю зубами и… и наконец замечаю ту самую фотографию. Верхний правый угол, январская обложка «Харперс & Куин». Я на ней.

— Пам-пам-м-м! — Байрон стучит по рамке. — Ты только глянь на себя!

Я смотрю. Смотрю на волосы, выражение лица. Смотрю… и все внутри меня застывает.

— Нравится? — спрашивает Байрон.

— Просто невероятно…

На обложке мои губы — коричневато-лиловые, а не ягодные — полураскрыты и изогнуты; я почти не улыбаюсь, видно только нижнюю половину верхних зубов, которые белее и квадратнее обычного. На коже, теплой, медовой, нет ни одной поры. Родинка на правой щеке исчезла. Меня ретушировали до совершенства. И все-таки заметны в первую очередь глаза, глаза — это главное. Они страстные, открытые, живые. Теплые глаза — совсем как учил меня Кип.

Я сглатываю, отворачиваюсь и смотрю снова. Позируя для этого снимка, я сидела с ногами перпендикулярно объективу, двигаясь перед каждым щелчком, чтобы выражение лица оставалось свежим, не застывшим. Я знала, что у меня получается, как вдруг — взрыв! — вентилятор подбросил мои волосы, а глаза попали прямо в центр апертуры. И вот результат: не Эмили, но женщина, женщина, которая, если позвать ее по имени, поворачивает лицо навстречу ветру, точно зная, кого она увидит. Женщина, Которая Влюблена.

«Я люблю тебя, — сказал мне Кип, — я люблю тебя».

Я щиплю себя за переносицу.

— Съемки делались для декабрьского номера, — быстро выговариваю я. — Я думала, мою фотографию не взяли.

— Иногда, когда делают сразу несколько вариантов, один могут использовать в следующем месяце, — говорит Байрон. — Тебе повезло. Вот, смотри. Мы уже приклеили его на твою композитку.

Байрон отходит к стене и возвращается. Я смотрю на композитку. Буквы заголовка частично срезаны, чтобы хватило места на мое имя. На волосах у меня написано: Эмили Вудс.

«Я люблю тебя».

Я закрываю глаза.

— Новая эра, новые возможности, новое лицо, — шепчет Байрон. — Твое.

Как бы там ни было… Обложка. У меня есть обложка. Я открываю глаза и улыбаюсь. Байрон обнимает меня и начинает кружить. Мы кружимся по опустевшему офису, и я смеюсь от радости.

Благодаря обложке меня заваливают заказами. Майами, Санта-Фе, Санта-Барбара, Сент-Джон, Багамы, снова Майами. С трехдневных съемок я возвращаюсь с шестью тысячами ста двадцатью долларами в кармане (тысяча восемьсот в день — это мои свежие расценки — умножить на три, плюс еще тысяча восемьсот за «время, потраченное на дорогу», минус пятнадцать процентов агентству). Шесть тысяч за три дня — а ведь просто для каталога.