Книга Зима, когда я вырос, страница 29 – Петер ван Гестел

— Раньше, — повторил Зван, — что было раньше?

— Раньше, до того как я влюбился в Бет…

— А ты что, влюбился в Бет?

— Если ты когда-нибудь скажешь ей об этом, если ты скажешь ей «Томас в тебя влюбился», то я так тебе вмажу, честное слово.

— А если она сама об этом узнает, что тогда? — спросил Зван. — Ты будешь думать, что это я рассказал.

— Хм, — сказал я. — Ну да. Раньше, когда я не был влюблен в Бет, я был влюблен в Лишье Оверватер.

— Кто это такая?

— Неужели ты не знаешь, кто это? — сказал я так громко, что сам испугался. — Она сидит передо мной, я недавно ущипнул ее за ногу, а потом был такой переполох… Ты что, спал?

— Теперь вспомнил, — сказал Зван. — Ты получил от учителя ни за что ни про что оплеуху, мы с тобой тогда еще и познакомиться не успели, я только знал…

— И он не знает, кто такая Лишье Оверватер! Неужели ты никогда не замечал, какие у нее красивые светлые волосы, а когда она сосет леденец, то на щеках появляются ямочки… А что ты хотел еще сказать?

— По-моему, — сказал Зван, — ты до сих пор влюблен в эту тощую девчонку. У Бет нет ямочек на щеках, когда она сосет леденец, — она кладет его в рот и терпеливо ждет, пока он растворится, потому что сосать она считает неприличным.

— Я сегодня подсмотрел в кухне, — сказал я. — Бет сунула палец в кастрюлю с супом и облизала палец, представляешь? Она не видела, что я подглядываю. Я ужас как влюблен в Бет. Лишье Оверватер ни разу не сказала мне ни единого слова, а Бет все время на меня ворчит — я балдею от ее ворчанья. Смешно, правда? Хотя нет, совсем не смешно… Но договори же наконец, что ты имел в виду, когда сказал «я только знал».

— Да ничего, — отмахнулся Зван.

— А ну говори.

— Ладно, — сказал Зван. — Я знал только, что у тебя умерла мама; я дико испугался, когда завуч рассказал это в классе.

— А, вот оно что, — сказал я.

— Расскажи про свою маму. А если не хочется, то не надо.

— Вообще-то неохота.

— Про то, когда она была жива, ты тоже не хочешь говорить?

— Когда мама была жива, она то и дело давала мне по башке.

— Томас, Томас, следи за своим языком.

— Буду говорить как хочу, ну тебя к черту, а то забуду, что хотел сказать.

— Мама, наверное, хотела научить тебя прилично себя вести?

— Не суй нос в чужие дела.

— Если ты не хочешь разговаривать о маме, ты скажи.

— Она здорово интересно рассказывала о том, что было раньше, она здорово болтала о других людях и про всех наводила критику, да, она любила только таких людей, про которых могла навести критику.

— Значит, тебя она любила больше всех?

— Помолчи, Зван, — я отодвинул горячую грелку подальше от себя, — зачем тебе все это знать?

— Рассказывай дальше — и потом я сладко засну.

— Да, только я уже не так хорошо все помню, во всяком случае, сейчас, — но я помню про то, как она болела. На Рождество — не на последнее, а в прошлом году. Доктор сказал, что у нее тяжелая форма гриппа и ей надо хорошо пропотеть, а когда он ушел, мама стала орать от боли, — ты точно хочешь об этом знать?

— Нет, — сказал Зван, — но уж раз начал рассказывать, расскажи до конца.

Какое-то время мы молчали.

— Черт возьми, — сказал Зван.

— Черт возьми, — повторил я, — ладно, расскажу. На следующее утро она пошла в больницу, и вечером в этой больнице, где на елке горела уйма свечек, она умерла. Я ее там видел. Папа не хотел брать меня с собой в палату. Но медсестра сказала, что так для меня будет лучше. Ты слушаешь?

До меня не доносилось ни звука, я сел и посмотрел туда, где должен был находиться Зван. Он исчез — наверное, залез под одеяло с головой.

— Ты тут? — спросил я.

— Отвали! Кто же, елки-палки, рубит такие вещи прямиком? — услышал я его сдавленный голос.

Зван начал разговаривать почти так же, как я.

— Завтра я хочу послушать «Sonny Boy», — сказал я. — Раз десять, не больше.

— Когда тетя Йос дома, то нельзя, — донеслось из-под одеяла.

— Почему?

— Ей это тяжело, у нее разыгрываются нервы уже при одном виде патефона.

— И она не любит, чтобы говорили про Ден Тексстрат, да?

Под одеялом раздался глубокий вздох.

— Прости, — сказал я.

— Прости-прости, — сказал Зван, — идиотское слово. Я вспомнил отличный стишок из книжки «Пиг-Паг-Пенгел» ^[12]. В полутьме прочитал его вслух:

Из-под одеяла послышался приглушенный смех. Я вздохнул с облегчением.

— Ты хороший, Томми, — донеслось едва слышно из недр постели.

— Меня зовут Томас, — сказал я.

Среда, после уроков.

Мы со Званом шли рука об руку по тихой Калверстрат. На дверях некоторых магазинов висели таблички: «Закрыто ввиду нехватки угля» или «Звонить в дом № 53».

У биржи мы остановились посмотреть на двух старых кляч. Они были впряжены в повозку муниципальной службы. На спинах у них лежала тонкая попонка. Из широких ноздрей вырывался пар.

— Какие они жалкие, — сказал Зван.

— Они старые-старые, — сказал я, — и всегда или стоят, или плетутся.

Лошади заволновались от нашей болтовни. Подняли морды и зафыркали.

— Они любят друг друга, — сказал я. — «Хочешь я уступлю тебе мою попонку?» — фыркает одна, а другая отвечает: «Нет, это ты возьми мою».

Зван положил руку мне на плечо.

— На этом давай остановимся, — сказал он.

Мы неспешно брели по Дамраку. Вдали был виден Центральный вокзал.

— Давай кто первый добежит? — сказал я.

И мы как сумасшедшие помчались по белому тротуару.

Зван бежал быстрее, я все время видел только его спину, а когда мне казалось, что я вот-вот с ним сравняюсь, он еще прибавлял скорость, как будто ни за что не хотел, чтобы я его догнал.

— Фу-ты ну-ты, Зван, — крикнул я, — ты хочешь от меня удрапать? Но я тебя все равно…