Онлайн книга «Проходящий сквозь стены»
|
– Ну вот, теперь пропахло водкой… Ладно, счастливо оставаться! – Погоди, – сказал он с удивлением. – А расчет? Все-таки ты в этом месяце пару недель проработал… Я отмахнулся. – Какой расчет? Я слышал, что бухгалтер, услышав о моем приходе, скрылась, чтобы деньги не отдавать. – Остряк, – произнес он неодобрительно. – У нас без формальностей. От той зарплаты прошло десять рабочих дней… это полторы сотни долларов. Из них на вычеты… Ладно, обойдемся без вычетов, и так гроши. На, держи. Он вытащил из стола, протянул две купюры. Я взял без интереса, сунул в карман. Он смотрел с некоторым напряжением, обычно увольняемые начинают доказывать, что им причитается больше, но меня больше интересовала трудовая книжка, я ее еле всунул в тугой карман первой, а деньги… это разве деньги? – Куда направишься? – поинтересовался он уже спокойнее. – Да отдохну годик-другой, – ответил я. – Присмотрюсь. Как раз закончится второй срок службы нашего президента… Тоже непыльная работа, если подойти с умом. – Остряк, – повторил он. У меня все впереди, сказал я ему взглядом. Я могу быть всем, даже президентом. Он смотрел с непониманием, больно уверенный у меня вид, а он привык видеть меня с согнутыми под гигантским рюкзаком плечами. Я сказал почти ласково: – Счастливо оставаться, Павел Дмитриевич!.. Пусть вам будет удача во всем. Уходя, я чувствовал его взгляд. Вроде бы это он обидел меня, сам знает, нарочито обидел, а я вот не обиделся и даже пожалел его, который уже все, уже весь. И президентом никогда не станет. Вообще уже ничем не станет. В отличие от меня, который еще может стать всем.
В дальнем конце коридора Глеб Павлович и Данилин все еще курят у открытого окна, но вид по-прежнему такой, словно вот именно в эту секунду выскочили перевести дыхание после изнурительной работы и чуточку курнуть, сделать хотя бы пару затяжек. По дороге две двери с надписями «М» и «Ж», я зашел в первую, у писсуаров двое опустошают мочевые пузыри и неспешно беседуют о футболе. Не желая им мешать, я зашел в кабинку. На крышке бачка пустой тюбик из-под крема, мокрый обмылок и небольшое шило. Я закрылся на защелку, но, пока сам отливал лишнее, вспомнил, что по ту сторону стены женское отделение. Говорят, там не такие тесные кабинки, и вообще у женщин роскошный зал, где перед огромным зеркалом подновляют макияж. Предостерегающе пискнул голосок стыдливости, воспитания, что нехорошо-де, я же сын школьной учительницы, но тот, другой голос возразил, что, напротив, хорошо, а вообще ничего нет стыдного в том, что естественно. Стыдиться надо извращений, а я не гомосек какой-нибудь. Перед глазами посветлело, я увидел, словно через матовое стекло, огромное залитое ярким светом помещение, впятеро больше, чем у нас, такие же кабинки, одна закрыта, остальные с распахнутыми дверцами, а перед зеркалом от стены и до стены подкрашивают губы Эмма и Наташа. Эмма поинтересовалась: – Слышала, там Виталик, который посыльный, пришел. Вроде бы увольняться. Наташа сдвинула плечами: – Хороший парень, но дохлый какой-то. – Не скажи, он в последнее время здорово накачался! – Да нет, я о том, что вон Босяков вгрызается во все, как зверь, а Виталий нежизнеспособный какой-то. – Так тебе Босяков больше нравится? Наташа передернула плечами. – Бр-р-р! Нет, конечно. – А мне казалось, что ты начинаешь принимать от него знаки внимания… Наташа двинула плечиком. – Это другое дело. Во-первых, он хоть и не президент всей фирмы, но для нашего отделения – босс. Во-вторых, за ним Стела и Ленка бегают, надо им напомнить, у кого сиськи больше. Да и вообще… с Босяковым лучше дружить, тебе не кажется? – Да, – вздохнула Эмма. – Только он конь, понимаешь? – А тебе лучше, если бы козел? – Лучше всего баран, – засмеялась Эмма. – У них все как у коней, но еще и стричь можно. Наташа улыбнулась и ответила так, что у меня уши покраснели. Дальше заговорили о таком, что я поспешно втянулся обратно, услышал по ту сторону дверцы недовольное сопение. От злости цапнул шило, вышел, пряча шило в ладони. От окна в мою сторону оглянулся Босяков: – Ну что так долго? Онанизмом там занимаешься? – Глядя на тебя в дырочку, – согласился я. Он сказал угрожающе: – Поговори у меня. Я давно собирался тебе начистить рожу, больно ухлестываешь за Наташкой… – Успокойся, – ответил я с такой покровительственной улыбочкой, что он остановился в нерешительности. – Сегодня она пойдет с тобой трахаться, у нее как раз кончились месячные. А вот сосать она не любит. Предпочитает анал. Он спросил, набычившись: – А ты откуда знаешь? Я нагло ухмыльнулся: – Не догадываешься? И прошел к двери, оставив его с отвисшей челюстью. В коридоре Данилин уже исчез, а Глеб Павлович широко заулыбался вышедшей из туалета Наташе. Она остановилась потрепаться, он начал что-то рассказывать, картинно помогая дланями и вальяжно прислонившись к стене. Я быстро оглянулся по сторонам, не видит ли кто, быстро вошел в стену, подобрался ближе. Их вижу, как сквозь все ту же грязную воду, голоса звучат искаженно, но все слышно; я отыскал в кармане и вогнал шило в задницу. Глеб Павлович с воплем отпрянул, лапнул себя за ягодицу, огляделся дико, но я уже убрал шило и ждал, видя их, как через грязный туман. – Что случилось? – спросила Наташа удивленно. – Что-то ужалило! – вскрикнул он. – Пчела, наверное, – предположила она. – Да какая… – сказал он и прибавил крепкое слово, – пчела!.. Как будто скорпион! – Нет здесь скорпионов, – сказала она рассудительно, – и пчелы не видно. Она бы уже на полу трепыхалась, умирая… Они, бедненькие, не живут, если ужалят!.. Впрочем, снимай штаны, посмотрю… Он огляделся. – Не в коридоре же… Пойдем в кладовку, там и проверим друг другу задницы. Она посмотрела внимательно, улыбнулась. – Пойдем. А как тебе моя? Мне стало тоскливо, сразу расхотелось строить кому бы то ни было пакости. Кто здесь распространялся, что в фирме преследуют бедную овечку? Наташа еще та овечка, любого волка нагнет. – На вид, – сказал он, – шикарная. Люблю, когда вот так приподнята… – Она не только на вид, – сообщила Наташа томно, – у меня кожа нежная, как шелк. И без целлюлита, представляешь? |