Онлайн книга «Та сторона, где ветер»
|
Начинается ветер,
И большие деревья
Шумно встряхивают плечами,
Прогоняют последний сон…
А простыни на веревках
Громко хлопают и полощут.
Им кажется, что они – паруса.
Я подумал, что хорошо бы
Сделать парус из этих простынь
И поставить его на лодку.
Только мне не дадут.
Взрослые думают,
Что без паруса жить можно,
А без простынь нельзя никак…
– В конце, конечно, все сбито, – сказал Шурик виновато, будто он сам это сочинил. – Но теперь уж не исправить. Ну и что же, что сбито! Зато сразу чувствуешь, как с размаху налетает настоящий ветер, и качает старые заборы, и устраивает кутерьму в вершинах тополей. Такая сила! И всякие петухи после этого кажутся сплошной глупостью. Владик не помнит Яшку. Встречался с ним всего раза три и теперь даже голос его забыл. Говорят, что временами Воробей был довольно вреден. А кто не бывает вреден? Временами. И вот Яшки нет, а остались только строчки о ветре. А может быть, нарисовать веселый Яшкин поезд? Желтое и оранжевое с черным – это будет ярко и красиво. Стремительный поезд, летящий сквозь африканские ветры… Жаль, краски неважные: неровно ложатся. Владик потянул к себе коробку. Она скользнула на пол, и разноцветные кирпичики красок с треском рассыпались на половицах. Владик кинулся их собирать. И проснулся отец. Он повернулся на спину, несколько секунд молча смотрел на Владика, потом заметил: – Все хорошие люди спят хотя бы до семи часов утра и не мешают другим. – И не курят по ночам, – добавил Владик. – Гхм… – обеспокоенно произнес отец и покосился на пепельницу. – По пять папирос, по крайней мере, не курят, – уничтожающе добавил Владик. – Это клевета. Четыре я выкурил в кухне. Только одну в кровати. – И все окурки принес в комнату? – Это совершенно случайно. По забывчивости. – А на работу ты окурки не носишь? По забывчивости! – Я больше не буду, – жалобно сказал папа. Владик вздохнул: – Будешь… Ты уже сто раз обещал. – Скверный у тебя отец… – Недисциплинированный… – Я перевоспитаюсь. – Посмотрим. – А почему ты не спишь? – Солнце… Такие разговоры с шутливыми перепалками случались каждое утро. После этого отец отворачивался и засыпал до семи. А Владик включал чайник и садился листать учебники. Но сегодня было не так. – Владик, послушай-ка. Это серьезно. Я еще вчера хотел сказать… Мама письмо прислала. Мне на завод. Хочет приехать. Просит… То, что было в раннем детстве, до того страшного случая на бревнах, Владик не помнит. Ни комнат, где жил, ни улиц, ни деревьев, ни людей. Но одно все-таки запомнилось. Всего несколько минут из жизни. Он стоит в пальтишке, в шапке и варежках, а мама завязывает шарф. Сейчас они пойдут гулять. Владику хочется скорей на улицу, но шарф не желает завязываться. Мама дергает его концы, Владик чуть не падает. «Стой как следует», – говорит мама. Владик рад бы стоять как следует, но ему жарко. Мама одевает его рядом с горящей печкой. За чугунной дверцей голландской печи басовито гудит огонь. Горячо светится продолговатый глазок поддувала. Оно похоже на золотое яичко Курочки Рябы… «Не вертись же ты!..» Видимо, уже вечер. В комнате плотные синие тени, только лицо у мамы светлое. Огонь из золотого глазка освещает его. Лицо совсем не сердитое, только голос сердитый. «Господи, мучение, а не ребенок!..» А он совсем не мучение. Очень жарко, и воротник трет шею. А печка так и пышет. И поддувало совсем не похоже на золотое яичко. Оно – как глаз Змея Горыныча. И пламя воет злорадно и глухо. Ух ты зверь! Владик рвется из маминых рук и валенком бьет по дверце. На поддувало с лязгом падает круглая заслонка. Мамино лицо гаснет в синей темноте. Гаснет воспоминание… А если оно появляется снова, Владик опять ударяет ногой по воображаемой дверце. Чтобы упала железная заслонка… – Так как же? – осторожно напомнил папа. Надо было отвечать. Владик старательно и медленно стал подбирать слова: – Она же не маленькая… Кто ей может запретить приехать? Только где она остановится? Ты же говорил, что в гостиницах трудно устраиваться. А тетя Надя не любит посторонних… – Ага, – сказал папа. – Ну хорошо… Я, пожалуй, еще посплю. Ты поставишь чайник? – Конечно. Отец опять отвернулся к стене. Владик зажмурился. Синяя комната, оранжевые блики огня… Сейчас это слишком долго не забывалось. Владик с размаху ударил босой ногой по ножке стола. И, словно в ответ на удар, в коридоре совсем не по-утреннему взревел звонок. Держась за ушибленные пальцы, Владик на одной ноге запрыгал к двери. Кто мог явиться в такую рань? Конечно, Илька. Он возник на пороге слегка взъерошенный и озабоченный. – Ты уже не спишь? Хорошо… – Папа, между прочим, спит, – ядовито заметил Владик. – Вернее, спал, пока ты не затрезвонил как на пожаре. – Я осторожненько нажал, – притихшим голосом объяснил Илька. – «Осторожненько»!.. Звонку ведь все равно. Отец крикнул из комнаты: – Владик, что там? Телеграмма? – Илька. – А! Тащи его в комнату! – Тащу. В свете солнечной комнаты Илька предстал во всей своей красе. – Вот пижон! – сказал Иван Сергеевич с оттенком восхищения. Илькин костюм был легок и живописен. Все те же серенькие штаны, сандалии на босую ногу и желтая косынка с черными горошинами, повязанная как галстук. За ремень был засунут крупный молоток, а из кармана торчала ручка отвертки или стамески. Вот и всё. Если не считать четырех царапин, идущих наискосок через весь живот. Словно чья-то большая лапа цапнула Ильку. Царапины были красные и припухшие. – Судя по всему, Тамара Васильевна сегодня на дежурстве? – полувопросительно заметил Иван Сергеевич. – Сын ее ведет самостоятельную и бурную жизнь. – Веду!.. – со вздохом сказал Илька. – Но даже при такой жизни следует завтракать. Этим мы сейчас и займемся. Илька незаметно облизнулся. Но, видимо, мысли о завтраке занимали его не очень сильно. Когда Иван Сергеевич удалился на кухню, Илька деловито сообщил: – Нужна веревка. – Может быть, скажешь зачем? – поинтересовался Владик. |