Книга Тайна графа Эдельмута, страница 42 – Анжелина Мелкумова

Ворота были распахнуты. Вооруженные алебардами стражники пропускали одну задругой повозки, взимая с входящих пошлину за проход в город и провоз товара.

Скрипели колеса, ржали лошади, суетился народ. Остановившись перед толпой, мужчины отвели лошадей с девочками на обочину. Туда, где, сидя возле харчевни, перебирал струны арфы бродячий музыкант.

Хоп! — подхватив Эвелину, Бартоломеус поставил ее на землю рядом с собой.

— Может быть, все-таки вы возьмете нас с собой? — с мольбой попросила девочка — уже, наверное, в двадцатый раз.

— Мы не помешаем, честное слово. А только будем помогать, — заверила Марион, выныривая из-за крупа коня.

— Мы помощники хоть куда, — поддержал Пауль.

Но стоял страшный шум — и, похоже, Бартоломеус ничего не расслышал. Во всяком случае, он не ответил. А молча вскочил на коня, натянул поводья и озабоченно нахмурился:

— Ай, ай… Я, кажется, забыл насыпать зерна моей пеночке.

— Я позабочусь о ней! — поспешила успокоить его Эвелина. И уже совсем оставив надежду, кротко спросила: — Но хотя бы… хотя бы… через который срок ожидать вас обратно?

На этот раз Бартоломеус расслышал. Он задумчиво погладил подбородок, поглядел в небо, прикинул…

— М-да. Два дня туда, два дня обратно… три дня в гостях у Упыря… Светское имя которого, между прочим, «Гайст фон Дункель», — оглянулся он на Вилли Швайна. — Так вот, если все сложить, то вместе получается… Два, да два, да три… М-да, три. Ближайшие три недели можете о нас не волноваться.

— Та-ак много! — потерянно прошептала доверчивая Эвелина, не знавшая арифметики: ибо в монастыре Святых Пигалиц учили складывать разве что белье в корзину для матушки Молотильник.

— Три недели! Пресвятая Дева! — ужаснулась Марион, умевшая считать столь же ловко, что и ее сиятельство.

А Пауль, сам не зная для чего, но просто на всякий случай перекрестился.

— Что же вы думаете, ваше сиятельство, — с укором взглянул Бартоломеус. — Важные дела не делаются наскоро. Ну…

Он наклонился и, улыбаясь, ласково погладил по голове несчастную свою госпожу. Выпрямился, подмигнул Марион, махнул Паулю… И оба всадника, тесня народ, направили лошадей к воротам.

— Не забудьте про конфеты! — дернулась вслед Эвелина. — «Белая — лисенку, розовая — поросенку, синяя — орленку…» Она должна быть синяя!

Обернувшись, Бартоломеус кивнул.

Уже выезжая за пределы города, они в последний раз поглядели назад. Три маленькие фигурки стояли у ворот и тоскливо глядели вслед.

— Не вешать нос, детвора! — крикнул Вилли. — Сидите дома, играйте в куклы! Вы здесь в безопасности!

Они ускакали, взметнув за собой облако пыли.

А Эвелина вдруг расплакалась. Сама не зная отчего. Не слушая никого и глядя на перстень, зажатый в ладони. Его подарил ей, уезжая, Бартоломеус.

Сидевший возле харчевни музыкант продолжал перебирать струны своей арфы. Он пел о том, что никто никогда не знает, где безопасно, а где нет, и что иногда человеку кажется, что все идет прекрасно, а на самом деле…

Дынн, дынн, дынн… — гудели струны арфы.

Эвелина плакала.

А музыкант пел.

А струны гудели.

А Эвелина плакала. Глядя на перстень. Который подарил, уезжая, Бартоломеус.

* * *

Целую страницу старинного манускрипта занимает картина «Всадник на холме». Давайте рассмотрим ее.

Зеленый холм, внизу ковер леса, вдали за верхушкам елей, окутанные туманом, угадываются зубцы башенок какого-то замка. Все это автор нарисовал в стиле своего столетия — чересчур утрированно, чересчур нереально: холм похож на гладкий паркетный пол зеленого цвета, пейзаж вокруг — на вышитый гобелен. Оставим это, так рисовали все его современники. Но вот всадник на холме… — всадник удался.

Широкая рыжая куртка, узкие штаны, как носили в те времена, на голове маленькая шапочка с полосатым пером, на боку — длинный кинжал. Сам всадник необычайно уродлив — почти полное отсутствие лба, щетинистая поросль на лице — но глаза!..

М-да, так просто не опишешь. Вернемся-ка лучше к повествованию.

…Они ехали почти весь день, не останавливаясь. Поглядывая на хмурое небо, домишки по ту и эту сторону реки, луга и лес вдали. Ехали молча, ибо трудно найти тему для разговора, если совсем недавно один был женихом, а другой — невестой.

К вечеру поднялся ветер, налетели тучи, запахло грозой. По счастью, у дороги стоял трактир. «Счастливого пути» красовалось на вывеске. Хозяин приветливо выглядывал из окна. Едва завели лошадей под навес, грянул гром, с неба хлынуло как из ведра.

Сытная еда и кувшин пива подействовали волшебно. Расслабились, зазевали, потянуло в сладкую дремоту. Сказывалась усталость после целого дня, проведенного в седле.

В трактире было полутемно. Пылал огонь в камине, отбрасывая блики на старого дерева бочки с вином. Скрипел вертел с нанизанным на него поросенком. Звенел посудой хозяин за стойкой.

— О-хо-хо… — зевнул бывший жених, расплывшись на скамье с грацией, свойственной только бывшим женихам.

А бывшая невеста с виртуозностью, присущей исключительно бывшим невестам, защелкала пальцами в сторону хозяина.

— Чем могу служить? — выплыл из глубины залы трактирщик.

— Какая дорога, милейший, ведет в сторону замка Залесом?

— Поезжайте вдоль реки. Четыре часа езды на ваших прекрасных скакунах — и вы в замке.

— А не проезжали ли тут недавно граф Шлавино с Гайстом фон Дункель? И нет ли еще какой другой дороги к замку?

— Другой дороги нет, только эта. А его сиятельство здесь уже год как не видели. Вот Гайст фон Дункель — тот две недели назад направлялся по этой дороге в гости к графу.

Две недели назад, переглянулись оба. В гости к графу. Отлично, значит, обратно в свой замок Упырь еще не возвращался.

— А что, зачем вам туда нужно? — Оперевшись о стол, трактирщик склонился к гостям и зашептал: — Вы, я вижу, люди честные, христиане, кресты на шее носите. А наш-то Гайст фон Дункель — того… не слышали, может быть?.. Болтают, вампир.

Трактирщик испытующе уставился на гостей. Но Бартоломеус приветливо улыбался. Вилли молча жевал.

— И слуги его все вампиры, и стоит тот замок на отшибе, ни одной деревеньки вблизи. Да и зачем она, деревенька-то, коль обитатели замка вовсе и не нуждаются в еде-то. Известно, вампиры человечью пищу не принимают. Нужна она им, человечья пища! — Хозяин многозначительно кивнул.

Переглянулись. Одарили хозяина улыбкой.

— Да мы и не собираемся. Так, просто много слышали, поглядеть хотели. Со стороны. И дальше поедем.

Попросили еще пива. И по куску пирога с курятиной — того, что так удался.