Книга На острие меча, страница 95 – Богдан Сушинский

— Несомненно. Считаю, что Каменец в этом деле даже преуспел. Но поймите: мне важно знать, появился ли здесь такой человек.

— Вам нужен еще один покойник?

— Прежде всего, мне нужно убедиться, что у вас нет никаких оснований обвинять меня.

— Это не обвинение. Мне совершенно безразлично, кто кого пожелает возводить на парижскую плаху. Но никакого человека, владеющего вашей тайной, в наших краях нет. Что вас еще волнует, графиня?

— Я хочу забыть обо всем, что там происходило.

— Ваше право.

— Но для этого нужно заставить забыть об этом всех, кто меня окружает.

— Это получается у вас довольно решительно. Надеюсь, Власте не придется вылавливать для вашего слуги еще одну змею.?Ольгица улыбнулась, словно слышала лепет несмышленыша.

— Власта отлавливает змей для всякого, кто ее об этом просит и кто ей за это платит. Каждый зарабатывает себе на хлеб, как может.

— Тогда последний вопрос, — поняла свою ошибку графиня. Она снова прошлась по комнате, постояла у небольшого декоративного камина, в котором давно никто не зажигал огня, и наконец, приблизилась к Ольгице. — Мне нужно знать имя человека, подставившего мне, как вы изволили выразиться, этого негодяя-покойничка.

Даже не видя глаз Ольгицы, графиня сумела заметить, с какой усталостью и тоской «взглянула» на нее слепая.

Молчание затянулось настолько, что ждать ответа уже было бессмысленно. Ольгица словно бы забыла о существовании своей гостьи или же в самом деле пребывала где-то в иных мирах. Возможно, еще не за «рекой смерти», но уже не на берегах Смотрича ^[42].

— Вам трудно вспомнить имя этого парижского мудреца?

— Я бы сказала только, что к таким уловкам чаще всего прибегают женщины.

— Похоже на правду. Тогда кто же это? Уж не Анна ли Австрийская? Она, она, паршивка!

— Как-как вы сказали? Анна Австрийская? Ее так зовут?

— Анна Австрийская. Королева-регентша, мать Людовика XIV и вдова Людовика XIII.

— Вот почему я не могла понять… Меня сбивало с толку слово «австрийская», поэтому не могла уяснить себе, о ком, собственно, речь. Я забыла, что Анну называют Австрийской.

Графиня болезненно поморщилась: «О чем ты опять?» — вопрошал ее взгляд, упиравшийся в черноту повязки.

— Так с кем же вы все-таки беседовали, госпожа Ольбрыхская? — как можно спокойнее и официальнее спросила Диана. — Кто назвал вам имя королевы-матери?

— Я даже не догадывалась, что речь идет о королеве. Тем более что говорил он как-то невнятно. Похоже, сам толком не понимал, о ком идет речь, передавал то, что ему сообщалось. Впрочем, ему это ни к чему: разбираться, кто где монаршествует.

— Но кто говорил вам это, Ольгица?! Кто передавал и кто кому сообщал? Я ни черта не понимаю, моя непостижимо загадочная госпожа Ольгица.

— Тот, кто всегда помогает мне разобраться, что было и что будет, а также предвидеть кое-что из того, что предвидеть вроде бы никак невозможно.

— Ангел-хранитель? Нет? Дьявол или пророк, вознесенный на «небеси» и оставленный там — преданный, обреченный на вечность? На казнь вечностью?

— «Казнь вечностью» — это вы хорошо сказали, графиня. Я долго искала похожие слова, но так и не смогла отыскать их. В Евангелии я такого не встречала.

— Придется писать евангелие «от де Ляфер». Как думаете, Ольгица, папа римский не покончит жизнь самоубийством, представ перед необходимостью благословить на мирскую жизнь это «святописание от Дианы»?

— В каких словесах вы бы сейчас ни изощрялись, все же я не смогу объяснить вам, кто такой этот он. Да мне и нельзя распространяться о таких вещах.

— Я давно поняла, что ты продала душу сатане, — вздохнула графиня, переходя на «ты». Теперь с пророчицей можно было не церемониться. Перед ней снова обычная нищенка. — Но не осуждаю. Мы все продали свои души. Да, видно, слишком дешево, коль с аудиенциями к нам не снисходят. Значит, все исходило от этой паскуды Анны? Спасибо. Теперь мне легче. Оказывается, я тоже стала жертвой сговора. Знала бы я об этом раньше — не так корила бы себя за лейтенанта де Винсента.

— Извините, графиня, чем могла…

— Мы подружимся. Чувствую. Мне нужно будет встретиться с Властой. Она-то нас и сдружит.

— Извините, графиня, я нахожусь уже на той черте, на которой дружбы не ищут. Ничьей.

— Ложь, — жестко ответила графиня, оскаливаясь в белозубой улыбке.

— Непростительно грубо выражаетесь, Диана.

— Непростительно правдиво — так будет точнее. Потому и назвала ваши слова ложью, что твердо знаю: дружбы ищут даже за той чертой. Так устроен весь этот проклятый, оскверненный иудиным семенем мир.

— Далеко ли находится издательская контора этого господина… Барбена, кажется? — как бы между прочим поинтересовался граф де Брежи, когда д'Артаньян и Шевалье вновь оказались у его кареты, только теперь уже неподалеку от северных ворот Парижа.

Друзья многозначительно переглянулись. Они были уверены, что посол уже забыл о своем обещании, поэтому искренне удивились.

— Полчаса езды отсюда, — прикинул расстояние мушкетер.

— Значит, если нам повезет, потеряем не более двух часов, — помассажировал посол свой гладко выбритый подбородок. Он не признавал ни усов, ни бородки, поэтому лицо его казалось значительно моложе, чем должно было бы выглядеть. Хотя в чертах его уже четко улавливалось степенное нормандское мужество.

— Вы хотите повидаться с издателем Барбеном? — спросил Шевалье.

— У вас больше оснований стремиться к этой встрече, мой секретарь, — улыбнулся де Брежи. — Рукопись все еще с вами?

— Она всегда с ним, — поспешил заверить д'Артаньян. — Шпагу он иногда позволяет себе забывать, но рукопись…

— Я бы не сказал, что она готова быть представленной издателю, — смущенно проговорил Шевалье. — А ведь речь, по-моему, идет именно об этом.

— Что, совсем не готова? — иронично покосился на него посол.

— Я бы не стал утверждать, что совсем, однако…

— Да это он сам не готов предстать перед издателем, — снова вмешался д'Артаньян. — С рукописью у него как раз все в порядке.

— Во всяком случае, она не станет хуже от того, что издатель уже сейчас, хотя бы бегло, просмотрит ее, — добавил де Брежи. — И вообще, что такое два часа, потерянные каким-то там послом в Варшаве, когда речь идет об истории целого народа?

— Это уже исторические два часа, — охотно поддержал его д'Артаньян, решительно сжимая локоть несговорчивого летописца.