Онлайн книга «Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики»
|
III – Графиня, дорогая моя! Что случилось? Меня так испугало ваше письмо! Графиня рухнула в кресло, подвинутое для нее Арникой. – Ах, госпожа Лилиссуар… нет, позвольте мне называть вас «друг мой»! Горе нас сближает… оно коснулось и вас… Ах, если бы вы только знали! – Говорите же, говорите! Не томите меня ожиданием. – Но то, что я сейчас узнала и скажу вам, должно остаться секретом между нами. – Я еще никогда не злоупотребляла ничьим доверием, – молвила Арника с горестью: до сих пор ей никогда никаких секретов не доверяли. – Вы не поверите! – Поверю, поверю! – стонала Арника. – Ах! – простонала и графиня. – Послушайте, вы не будете так любезны приготовить мне чашечку… чего-нибудь? Я чувствую, что лишаюсь сил. – Хотите вербены? липы? ромашки? – Не важно… лучше, пожалуй, чаю… Я сначала не хотела верить. – На кухне есть кипяток… одну минуточку – и готово. И покуда Арника занималась чаем, глаза графини не без цели изучали гостиную. Вся обстановка обескураживала скромностью. Стулья обиты зеленым репсом, одно кресло – гранатовым бархатом, другое, в котором сидела графиня, – простым сукном; стол, консоль красного дерева; перед камином мохнатый шерстяной коврик; на камине алебастровые часы под стеклянным колпаком, а с двух сторон от них большие ажурные алебастровые вазы, тоже под колпаками; на столе альбом семейных фотографий; на консоли Богоматерь Лурдская в своей пещере из римского картона (уменьшенная копия) – все это удручало графиню; она так и чувствовала, как падает духом. Но может быть, они просто сквалыжничают, просто прикидываются бедными… Вернулась Арника с чайником, сахаром и чашкой на подносе. – Я вас так утруждаю… – О, что вы, помилуйте! Только мне лучше приготовить все сразу: потом уже сил не будет. – Так вот что, – начала Валентина, когда Арника уселась. – Святейший… – Нет! Не говорите этого! Не говорите! – тотчас произнесла госпожа Лилиссуар, вытянув руку перед собой, потом тихонько вскрикнула и с закрытыми глазами упала навзничь. – Бедный друг мой! Дорогой бедный друг мой! – твердила графиня, щупая ей пульс. – Я же знала, что этот секрет будет выше ваших сил… Наконец Арника приоткрыла глаза и грустно прошептала: – Он умер? Тогда Валентина склонилась к ней и сказала на ухо: – Он в темнице. Изумление привело госпожу Лилиссуар в чувство; и тогда Валентина начала долгий рассказ; в датах она была нетверда, в хронологии путалась, но один факт, неоспоримый и достоверный, был налицо: Верховный понтифик попал в руки неверных; для его освобождения тайно собирается крестовый поход, а для успеха похода прежде всего требуется много денег. – Но что скажет Амедей? – стонала Арника в полной растерянности. Он пошел на прогулку со своим другом Блафаффасом и вернуться должен был только вечером. – Главное, велите ему хорошенько хранить тайну, – несколько раз повторила Валентина, прощаясь с Арникой. – Поцелуемся, дорогой друг мой; не падайте духом! – Арника сконфуженно подставила графине повлажневший лоб. – Завтра я заеду узнать, что вы, по-вашему, сможете сделать. Посоветуйтесь с господином Лилиссуаром, но не забывайте: здесь судьба Церкви! И, само собой разумеется, – только вашему мужу. Вы обещаете мне, правда? Ни слова, ни единого слова! Графиня де Сен-При оставила Арнику до того без сил, что почти без чувств. Когда Амедей пришел с прогулки, она тотчас сказала: – Друг мой, я только что узнала невероятно печальную новость. Бедный папа римский в темнице. – Не может быть! – сказал Амедей таким тоном, как сказал бы: «Ну и что?» Тогда Арника разрыдалась: – Я знала, знала, что ты мне не поверишь… – Но погоди, погоди, дорогая… – продолжал Амедей, снимая пальто, без которого почти никуда не ходил, боясь резких перепадов температуры. – Посуди сама! Если бы кто-нибудь тронул Святейшего Отца, об этом все знали бы… В газетах было бы… Да и кто же мог его заточить в темницу? – Валентина говорит, Ложа. Амедей посмотрел на Арнику, думая, что она сошла с ума. Впрочем, он ей ответил: – Ложа? Какая Ложа? – Откуда же мне знать? Валентина обещала никому не говорить. – А ей кто это сказал? – Она не велела мне рассказывать… Один каноник, он приехал к ней от какого-то кардинала, с его карточкой… Арника ничего не понимала в общественно важных делах, и обо всем, что ей рассказала госпожа де Сен-При, у нее сохранилось только общее смутное представление. При словах «темница», «заточение» в ее глазах вставали мрачные романтические образы, слова «крестовый поход» приводили ее в совершенное возбуждение, и когда Амедей наконец в смятении сказал, что сам поедет в Рим, она увидела его на коне, в латах и рыцарском шлеме… Пока же он ходил кругами по комнате и говорил: – Во-первых, деньги; у нас их нет… И ты думаешь, от нас только и нужно – дать денег! Ты думаешь, я расстанусь с парой тысячных купюр и смогу спокойно спать! Нет, дорогая, если то, что ты мне рассказала, правда, это кошмар, и покоя теперь нам не будет. Кошмар, понимаешь? – Да, конечно, я знаю, кошмар… Только ты мне все-таки растолкуй… почему кошмар? – Так это еще объяснять надо! – Амедей воздел руки к небу; на висках у него проступил пот. – Нет-нет! – заговорил он снова. – Тут надобно отдать не деньги, а самого себя! Я поговорю с Блафаффасом: увидим, что-то он скажет. – Валентина взяла с меня клятвенное обещание ни с кем не говорить об этом, – робко заметила Арника. – Блафаффас – это не кто-нибудь, и мы строго велим ему, чтобы от него уже больше никому. – Как же ты уедешь, чтобы никто не узнал? – Будут знать, что я уехал, а куда поехал – не будут. – Он повернулся к ней и патетически взмолился: – Арника, дорогая! Отпусти меня! Она рыдала. Теперь уже ей требовалась поддержка Блафаффаса. Амедей собрался сходить за ним, но тут он и сам явился, постучав, по обыкновению, в окно гостиной. – В жизни не слышал интересней истории! – воскликнул он, когда его ввели в курс дела. – Нет, в самом деле, кто мог ожидать чего-нибудь подобного? – И не успел еще Лилиссуар хоть что-то сказать о своих намерениях, Гастон заявил: – Друг мой, нам теперь остается одно: ехать туда. – Видишь, – сказал Амедей, – и у него это самая первая мысль. Вторая же мысль оказалась такая: – Но меня, к сожалению, держит здесь нездоровье моего дорогого отца. – Что ж, оно и лучше мне отправиться одному. Вдвоем мы будем слишком приметны. |