Книга На нарах с Дядей Сэмом, страница 20 – Лев Трахтенберг

Воспользовавшись сменой караула, я внимательно рассмотрел концертную площадку – «Зеленый театр» Форта-Фикс.

Под бордовой кирпичной кладкой соседнего спортивного зала, как кубики, одна на другой стояли колонки. На «сцене» – настоящие подзвучки для выступающих и несколько микрофонов на стойках. В глубине расположилась скукоженная ударная группа и нагромождение разновеликих барабанов-конго. Слева – электропианино.

Вся аппаратура дышала на ладан. Тем не менее и вопреки всякой логике звук по каким-то непонятным причинам получался вполне приличным.

А может, мне так хотелось…

Периодически мы с Борей обменивались комментариями по поводу происходящего.

Во мне продолжал говорить промоутер: «Вот такое тюремное шоу из Америки взять и покатать бы по России. Что-то типа: «от нашего стола – вашему столу»… А назвать так – первый российско-американский фестиваль тюремной песни и пляски имени графа Монте-Кристо. В финале все участники, одетые в тюремные формы, размахивают горящими зажигалками. Американцы поют попурри из песен «Лесоповала» и Миши Гулько, а русские – рэп из жизни страдальцев Южного Бронкса.

– А если бы туда добавить и подтанцовку… Вороваек таких с сиськами шестого размера… Представь: голые бабы и все – в наручниках! – подхватил мою мысль Боря.

После почти пятилетней отсидки в Форте-Фикс он был несколько сексуально озабочен. «Несколько» – еще мягко сказано.

Я это понимал и не мешал полету его воображения.

Постепенно мы перемещались к центру балагана. Вокруг нас активно выплясывала разношерстная тюремная толпа. Чудо-перформанс явно напоминал какую-то запредельную «gay beach party» – пляжную гей-вечеринку.

Танцующие мужчины и ни одной женщины!

На сцене появился почти настоящей биг-бенд. Ведущий перешел на «спэнглиш» ^[57] – смесь английского и испанского языков и по очереди начал представлять музыкантов. «Хосе из Колумбии, Рикардо из Мексики, Флако из Бразилии, Санчес из Доминиканской Республики»…» Началась настоящая латиноамериканская вакханалия.

Естественно – с «аморами» ^[58] и «коразонами» ^[59].

Боря объяснил, что зэки-музыканты готовились к этому концерту несколько месяцев. При спортзале притулилась крошечная «мьюзик рум» ^[60], где до бесконечности репетировали участники художественной самодеятельности. Каждая песня оттачивалась до блеска, и на четвертое июля одна за другой следовали «премьеры песни».

На эстраде сладкоголосо выводил трели латиноамериканский соловей.

Вместо обычных красоток у Хосе на подпевке работали четыре смуглолицых качка. Они не только пели, но и активно двигали пятыми точками в ритме сальсы.

Напоследок группа завела «Бесаме мучо». Я слышал много вариантов этого Гимна Любви, но тюремное исполнение затмило всё.

Солисту подпевала и собственная подтанцовка, и толпа арестантов, и даже мы с Борей.

Я верил и не верил.

После оваций площадку заняли представители самой шумной тюремной популяции – выходцы с Ямайки. Регги в таком крикливом исполнении у меня лично возбуждения не вызвало. Тем не менее публика встречала и этот ансамбль с подобающим моменту энтузиазмом.

Шесть негров в разномастных серых шортах повышенной длины и безразмерных белых футболках выглядели крайне экзотично. Удивляли две вещи.

Во-первых, масса их тел. Во-вторых, длина многочисленных косичек и косиц. У троих артистов перекрученные гривы достигали задниц, а у главного солиста они висели ниже колен.

Обладатели подобных волосяных достоинств запихивали свое хозяйство в специально сшитые шапки-чехлы. Они ходили по зоне, таская на голове внушительные мешки с собственными волосами.

В столовку и на работу простоволосыми появляться было строго запрещено, поэтому любители косичек красовались и выпендривались на сцене по полной программе.

Никакой охранник не мог придраться к длине волос ямайцев. Чуть что – они сразу объявляли себя верующими растафарианцами ^[61] и говорили о высоких религиозных материях.

Вера в тюрьме приветствовалась и защищалась целым сводом инструкций…

Жара стала абсолютно невыносимой, и я отпросился у Бори пойти принять очередной, мало охлаждающий душ.

Мы договорились увидеться позже вечером, прямо перед началом салюта. Я ждал 10 часов вечера, хотя до конца и не верил, что такое может произойти.

Как оказалось, мои новые друзья-приятели меня не обманули! На двери моего корпуса висело объявление, что вечерняя проверка переносится на час раньше, а отбой – на час позже.

И все из-за праздничного фейерверка!

Южная и Северная половины исправительного заведения Форт-Фикс и прилегающий к нему лагерь составляли самую большую федеральную тюрьму США. За заборами и колючей проволокой одновременно содержалось больше пяти тысяч начинающих преступников, опытных нарушителей закона и неисправимых рецидивистов.

Мы находились в тройном окружении – наш острог расположили в самой середине огромного военного комплекса, состоящего из двух баз: военно-воздушных сил и пехоты.

При всем желании из Форта-Фикс убежать было невозможно, ибо за одной охраной следовала другая, а за второй – третья. На подступах к моему заведению висели многочисленные дорожные «кирпичи» и всяческие устрашающие таблички. Помимо многочисленных КПП, солдат и военной полиции.

Примыкающий к комплексу захолустный городок Fort Fix дал имя не только моей тюрьме, но и соседним военным базам. Попасть в населенный пункт Форт-Фикс было не менее проблематично, чем во времена СССР в засекреченные Арзамас-16 или Красноярск-48.

Над головами заключенных каждые десять минут взлетали военные и транспортные самолеты – аэропорт располагался под самым боком у тюрьмы. С третьего этажа одного из корпусов я собственными глазами видел взлетно-посадочную полосу. Ненавистный мною вонючий запах авиационного керосина и могучий гул ревущих моторов сопровождали нас с раннего утра до поздней ночи.

Однако раз в год соседство с ВВС возвращалось сторицей.

Четвертого июля армейцы радовали местных поселян и поселянок, а заодно и нас, зэков, настоящим праздничным салютом. В этот день мы ждали не только курицу, но и вечернее развлечение.