Онлайн книга «Кусатель ворон»
|
– Там еж есть дрессированный. – Еж – это интересно. Возможно, еж – это подойдет… Я набрал телефон Лаурыча и велел ему принести ежа. С одним, кажется, разобрались, теперь дальше. Александра сыграет на волынке какую-нибудь бравую печальную песню, а… Баянист у нас, кажется, Гаджиев. Играет он на баяне или не играет, это, собственно, уже не важно, судьба распорядилась за него. Набрал Лаурыча, он ловил ежа. – И Гаджиева захвати, – велел ему. – Нет, и ежа тоже. – Виктор, ты что придумал? – осторожно спросила Лаура Петровна, видимо, ей почему-то не понравился еж. Вообще, еж – это находка, такой неожиданный визит ко мне вдохновения, дикие ветры взметнулись в голове моей, тег «Наша Кафка». – А что тут придумаешь? – спросил я. – Приходится выкручиваться, сами понимаете. А может, все-таки вы споете? Лаура Петровна удалилась в начало автобуса и, кажется, принялась там потихоньку курить ароматические сигареты. Тег «Педагогика». Показался Гаджиев. От Равиля пахло маслом и пончиками, я подумал, что он, наверное, кулинарный талант, любит печь пироги. Вот и сейчас, наверное, он сидел на кухне, наблюдал, как пекутся праздничные лепешки, а тут Лаурыч. Гаджиев явился и сразу сообщил: – Я на баяне играть не умею. Интеллектуал, все сразу понял. – А на баяне и не надо, – успокоил его я. – Зачем нам баян, у нас волынка будет. Тебе нравится, как волынка играет? Гаджиев пожал плечами. – Вот и хорошо, что нравится. Сандра будет играть, а ты петь. – А я и петь не умею, – чистосердечно признался чистосердечный Гаджиев. – Это и не потребуется. Во всяком случае, в классическом смысле этого слова. Ты продемонстрируешь нам горловое пение. Гаджиев потрогал горло и спросил: – Это как? Про горловое пение я видел передачу по каналу «Дискавери», меня впечатлило. – Это просто, – ответил я. – Будешь вот так гудеть горлом и щуриться. Я показал, как. – Попробуй. Только гуди на разные лады, чтобы на слова было похоже. Гаджиев загудел. Ничего, от того, как гудели по телевизору алтайские виртуозы, не очень отличалось. – Молодец, – остановил я Гаджиева. – Есть в тебе какая-то… Азиатчина. Типичный внук Чингисхана, я был знаком с парочкой. Скажем, что ты потомок древних алтайских шаманов. Что искусство горлового пения у вас в семье культивируется последние триста лет. – Наверное… Только я вообще-то таджик. И башкир еще… – Вот видишь! А в каждом монголе живет Чингисхан, – заверил я. – Не волнуйся, Равиль, это нужно для дела. – Но все-таки… – Ты же хочешь в Германию в следующем году? – Да… – Вот и пой. Прибежал Лаурыч. – Ежа там нет, – покаянно признался он. – Но я взял кактус. Лаурыч протянул мне кактус в горшке. Изрядный такой кактус, наверное, размером с действительного ежа, шипастый, седого цвета, с подлеском из мелких иголок, похожий на новенькую пуховую шапку. – Это еще лучше, – сказал я. Взял кактус, взвесил. Ничего, килограмм, пожалуй. – Это даже лучше, – повторил я и повернулся к Пятахину. – Будешь есть кактус. Меня никто не понял. Оно и понятно, моя мысль сильно опережала скоростные показатели мышления этих личностей, это бы оценил Жмуркин, но его рядом не случилось, да и вообще, с уходом в политику старина Жмуркин изменился, стал как бы серьезным и взрослым; впрочем, я не об этом. – Будешь есть кактус и читать стихи. – Я не буду его есть, – уверенно заявил Пятахин. – Не ешь, – пожал плечами я. – Так и запишем – поэт Пятахин отказался есть кактус, чем сорвал международный проект городов-побратимов. Лаура Петровна! Пятахин мероприятие срывает! Подошла Лаура Петровна. – Влас, ты что это? – спросила она строго. – Он меня кактус есть заставляет… Лаура Петровна поглядела на меня. – Не я же его поэтом вписал, – пожал я плечами. – Назвался поэтом – жуй кактус. По-моему, это вполне себе прозрачная метафора. – Что? – не поняла Лаура Петровна. – Метафора. Поэт сочиняет стихи собственной душой, сочинять хорошие стихи – это все равно что есть кактус. Высокие смыслы, Европе такое нравится. – Вот видишь, Влас, – Лаура Петровна проникновенно взглянула на Пятахина. – Я не буду… – ответил он. Но уже неуверенно. – Ладно, – я сложил руки. – Как хотите. Ваше дело. Если ты, Пятахин, не хочешь быть поэтом, им будет кто-то другой. Вот Пашка. Я поймал Лаурыча, подтащил к себе. – Хочешь быть поэтом? – Я никогда кактусы не ел… – неуверенно сказал он. – Но я могу попробовать… Как интересно. Оказывается, Лаурыч не чужд честолюбия. Хоть кактус заточит, главное, что на сцене. Не в маму мальчик уродился, может, его подкинули? – Паша! – Лаура Петровна округлила глаза. – Пусть он жрет! – обрадовался Пятахин. – А я рядом стихи прочитаю! – Пятахин, – произнесла Лаура Петровна негромким официальным голосом. – Твоя мать меня на коленях умоляла, чтобы я тебя вписала. Я не хотела, видит Бог. Но потом пошла навстречу. Так что… Или ты участвуешь в концерте, или я тебя снимаю с маршрута. – За что? – расстроился Пятахин. – За недостойное поведение. Ты обзывал Жохову. – Она сама меня обзывала! – Это своей маме расскажешь, – улыбнулась Лаура Петровна. – И папе Жоховой. Пятахин сник. – Да я могу… – заикнулся было Лаурыч. Лаура Петровна кашлянула. – Но он же колючий, – вздохнул Пятахин. – Я не пойму, мы что, на торжище?! – вопросил я с надломом. – Ладно, – сломался Пятахин. – Хорошо. Только это… Иголки можно постричь? Лаура Петровна сверилась со мной взглядом. – Самые крупные, – разрешил я. – А то несерьезно будет, никто не поверит… Помнишь, как там у Есенина: дар поэта – ласкать и корябать. Многие думают, что Есенин это имел в виду буквально. Ты что, Есенина не уважаешь? – Да нет, уважаю… Просто… А как же тогда ласкать? – Тебя обласкает зритель, – заверил я. – Аплодисментами. Лаура Петровна поправила прическу. – Читать стихи – и есть кактус – это искусство! – уверенно заявил я. – Скажу больше – это настоящее искусство. |