Онлайн книга «Вечный порт с именем Юность»
|
Романовский передал управление Василию. Тот был хмур, его слегка лихорадило, но он боялся показаться растерянным. Времени он не ощущал и не мог определить: Романовский остановил бортовые часы. Машина, будто чувствуя неуверенность пилота, рыскала по курсу и высоте. Романовский делал вид, что не замечает этого. И Василий, бросив взгляд на спокойное лицо командира, почувствовал себя немного лучше. – Закури. – Я только балуюсь иногда. – Вот и побалуйся! Василий взял папиросу губами, не снимая рук со штурвала. Потянулся к огоньку и сразу же отпрянул от руки Романовского, выправляя завалившуюся машину. – Прикуривай. Василий прикурил, выпустил клуб дыма, вцепился глазами в приборы. Дым ему мешал, слезил глаза, лентовидной полосой тянулся в сторону Романовского и туманил авиагоризонт. Но вынуть изо рта папиросу Василий не решался – для этого нужно было сн ять одну руку со штурвала. – Увеличь обороты на двести. Будто не слыша, Василий вел машину в прежнем режиме. – Увеличь обороты на двести! – жестко приказал Романовский. Пришлось пилоту снять руку с правого рога штурвала и взяться за сектора газа. – А левой вынь папироску изо рта. – Возьмите управление. – Зачем оно мне! Самолет пойдет ровно и без нашего вмешательства… Ну вот, видишь! А теперь и штурвал и папиросу держи только левой. – Как это? – Двумя пальцами цигарку, тремя – штурвал… Правую, правую оставь на секторах! Через несколько минут у Василия начали появляться те единственно верные экономные движения, которые свойственны летчику, хорошо чувствующему динамику полета. – Понежней, Вася! Помни, что самолет – существо мужского рода, пока он стоит на земле, а когда поднимается в воздух – его нужно именовать машиной, как существо женского рода, а женщины любят ласку, – пошутил Романовский. Василий ответил доверительной улыбкой. – У тебя потухла папироса. Прикури. – Я не хочу больше, товарищ командир. – На вот новую. Дыми, дыми! Папироса тухнет у тебя от излишнего напряжения. Не устал? Может быть, я? – Что вы! Устану, сам скажу. Постепенно стрелки приборов твердо заняли свои место, показывая ровный горизонтальный полет. «Почти в форме! – порадовался Романовский, видя, как спокойно Василий достает из кармана брюк носовой платок. – Сейчас я тебе сюрприз поднесу». Он наклонился вперед, закрыл головой кнопки управления и незаметно нажал одну из них. Приборная доска и все, что было перед Василием, качнулось влево. Мысли и действия пришли одновременно: сдал левый мотор! Правая педаль с силой толкнула и отодвинула ногу Романовского. «Молодец! – подумал он. – И платок не бросил, а успел положить в карман». А Василий уже кричал в пустоту: – Левому флюгер! – И потянулся рукой. – Есть флюгер! – Романовский сам нажал кнопку флюгирования. Воздушный винт левого двигателя, вяло прокрутившись, остановился в горизонтальном положении ребром к потоку. Лицо Василия побледнело, нос заострился, глаза сверкали настоящей злобой, будто он боролся с врагом. Он стал похож на хищную птицу, вцепившуюся в свою жертву – штурвал. «Вот так Василек!» – заулыбался Романовский, казалось, что пригоршни солнечных брызг, прорвавшись сквозь облака, рассыпались в широко открытых глазах командира. Он протянул руку к приборной доске и включил секундомер. – Будешь фиксировать каждые пять минут и докладывать мне. – Зачем? – Нужно! Нелегко отсчитывать время по секундной стрелке, да еще когда ведешь самолет на одном моторе в мощно-кучевых облаках. Стрелка скачет быстро, минуты надо складывать в уме. – Пять минут… («Скорей бы догорела эта чертова папироса!») – Устал? – Нет! – Василий открыл форточку и с гримасой отвращения выплюнул окурок. – Десять… Пятнадцать… Двадцать. – Не надо больше считать. Пролетели еще немного, и Василий с удивлением заметил, что держит штурвал одной рукой, не чувствуя напряжения. Романовский вынудил его без задержки искурить две папиросы и отвлекаться на подсчет времени, снял какие-то путы с рук, заставил отдавать пилотированию не все силы, а только часть. И этой части хватило для трудного полета. Несмотря на то, что от курева его слегка подташнивало, Василий легко управлял машиной: стрелки приборов замерли, держа заданные параметры. Вот стрелка высотомера хотела переместиться на развороте – Василий тронул штурвал, и она покорно осталась на месте. У него появилась ясность, словно в погожий день, когда из кабины видно на много километров. – А ты ведь не индюк! – тепло сказал Романовский и положил руку на штурвал. – Дай я! Василий выпустил управление и впервые за время полёта посмотрел на командира. Удивился: Романовский не вел самолет, не боролся с машиной при отказе двигателя, но лицо его было усталым, на бровях блестели капельки пота… Василий ладонью вытер свой мокрый лоб. – Спасибо, Борис Николаевич! – Не за что, Вася. Бери карту, выходим на визуальный полет. Когда они вернулись на аэродром и зарулили на стоянку, Василий сошел на землю и, вытянувшись по-курсантски, приложил руку к козырьку фуражки: – Товарищ командир, разрешите получить замечания? Романовский подал руку. – Поздравляю! Теперь ты настоящий рабочий! Василий смотрел недоуменно. – Да, да. Его Рабочий. Разве, придя из школы в авиаотряд, ты не писал в анкете: социальное положение – рабочий? Василий рассмеялся неожиданно звонко, заливисто. – А знаете, Борис Николаевич, я всем девушкам говорил, что я летчик, именно летчик, не хуже Чкалова! – И верили? – Еще бы! А скажи – рабочий, не поверят! – Пожалуй, не поверят. – Ну и черт с ними! – Василий махнул рукой и уже скупо, с достоинством улыбнулся. Это была улыбка снова нашедшего себя, поверившего в свои силы человека. * * * Романовский шел по Советской улице, поглядывая на номера, домов. Вот нужный номер. Открыв покосившуюся скрипучую калитку, вошел во двор. Дворик чистый, посыпанный песком, в середине большая клумба, засаженная красно-бархатными цветами. Вокруг нее разноцветные вкопанные ножками в землю, скамейки. На одной из них девочка. – Ты не подскажешь, где квартира восемь? Девочка указала кивком. Романовский поднялся по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Постучался в обитую серенькой рогожкой дверь. Открыла женщина лет сорока. Черты лица мягкие, румяная, черная коса уложена на затылке. Испачканные мукой руки она держала перед собой, оберегая цветастый яркий сарафан. В комнате стоял запах свежеиспеченного хлеба. |