Онлайн книга «Вечный порт с именем Юность»
|
– Пилоту Борщ выруливать разрешаю! Не прокисни в такой жаре! Сейчас же получил ответ: – Обращайтесь с почтением: уже не пилот, а командир звена. Диспетчер ухмыльнулся, морщины у его глаз стали веселыми-веселыми. – Поздравляю с временным повышением! – Гм… мы… – озадаченно поперхнулся тенорок Борща. «Вольности допускает», – поморщился Терещенко и хотел сделать замечание, но его опередили. Из динамика вырвался резкий голос: – Я – 882. Нарушаете правила радиообмена. Вторично прошу разрешить выруливание со стоянки! «Молодец!» – похвалил летчика Терещенко и через плечо диспетчера заглянул в плановую таблицу. Против индекса 882 он увидел фамилию Романовского. Терещенко перевел взгляд на магнитофон, неутомимо записывающий все разговоры но радио, и сказал замешкавшемуся диспетчеру: – Пусть выруливает. – Его время через пятьдесят секунд. – Ничего, на старте скорректируют. Диспетчер пожал плечами и дал Романовскому согласие. С вышки было видно, как «супер» плавно тронулся с места, развернулся и побежал вдоль стоянки к взлетной полосе. – Что он делает? Почему так быстро рулит? Врежется в самолеты или зарубит кого-нибудь винтами! – возмутился Терещенко над ухом диспетчера. Тот оглянулся на командира, посмотрел в окно, потом опять на Терещенко удивленно. – Чего медлите? Прикажите сбавить скорость – 882, сбавьте газ, куда спешите? – нервно передал диспетчер. – Нормально, – спокойно ответил Романовский. – Я вам говорю: прекратить руление!.. Вот так. Теперь потихоньку двигайтесь к полосе. Когда «супер» взлетел, диспетчер сказал раздумчиво: – По-моему, он не превысил скорости движения разрешенную по земле, самолётам с тормозами. – Вы бывший истребитель, вот вам и кажется, – миролюбиво возразил Терещенко. – Не можете привыкнуть к нашим черепашьим скоростям. Но работаете, молодцом! Передайте восемьсот восемьдесят второму на борт: после полета зайти ко мне. – Может, не портить ему сейчас настроения? – Передайте! И не забудьте записать нарушение в журнал. – Слушаюсь! Командир отряда уходил с ДП в хорошем настроении. Мысль поставить Романовского в ложное положение, унизить пришла к нему мгновенно, как только он увидел сомнительную ситуацию. И не потому, что думал раньше, как бы наказать, прибрать к рукам неугодного человека. Сработала выработанная в борьбе за место под солнцем привычка «хватать быка за рога, пока он еще не боднул больно». На военном языке это называется «упреждающим ударом». Подобной тактике научила жизнь. В детстве он был самолюбивым, обидчивым мальчишкой. И практичным. Его идея засеять картохой укромную пустошь в лесу и не платить с нее продналог и другие подобные идеи приводили в восторг отца. Закончив летную школу, он получил назначение в такой «медвежий угол», что хоть волком вой от нелетной погоды, скуки и безденежья. А его друг попал в подразделение аэрофлота другой республики. По служебной лестнице Терещенко взбирался медленно, хотя не сомневался в своих незаурядных организаторских способностях и летном таланте. Чтобы ускорить взлет, пришлось очередной раз «упредить» одного из выскочек (напоить, а потом «нечаянно» показать начальству). Если приходили на память подобные истории, он не терзался, как мягкотелая девица, считая подобные действия не подлостью, а самообороной. Он действовал не ради карьеры (как понимают ее искатели легкой и сладкой жизни). Используя неэтичные методы продвижения по службе, занимал пост и смело брал на себя ответственность, иногда очень тяжелую. Считал, что лучше приложить усилия и пробраться самому, чем допустить к рулю случайных, блатных. Гордый, самолюбивый, он научился подчиняться, не как-нибудь, а беспрекословно. Такое качество быстро оценили. Друг, попавший в благоприятную служебную обстановку, стал начальником одного из управлений ГВФ и предложил ему должность командира отряда на подведомственной территории. Научившись подчиняться, Терещенко стал нетерпим ко всем, кто этого не умел. Никчемные, вредные люди, способные только на демагогию, – эти люди не умели жить и по этому не имели права на устойчивые блага, а только на подачки. К ним с первой же встречи он отнес и Романовского. Когда тот написал фельетон в газету, – утвердился в своем мнении: люди, выносящие «сор из избы», не болеющие за свой коллектив, не помощники в работе, от них надо избавляться или приручать. Когда Романовский, вернувшись из полета, зашел в его кабинет, лицо Терещенко приняло насмешливо-скептическое выражение. Он сидел, раскинув руки, ухватившись за углы полированной столешницы. – Сегодня, товарищ Романовский, вы допустили нарушение, превысили скорость движения по земле, что грозило столкновением с другими самолетами. На свидание, что ли, спешили? – Нарушения не было. – Послушаем запись магнитофона? – Разговор был, а нарушения нет. Я рулил с нормаль ной скоростью. – Значит, руководитель полетов ошибся? – Без сомнения. – И вы можете доказать? – На самолете нет прибора, фиксирующего скорость руления, так что придется поверить на слово. Можете спросить механиков, они тоже видели. – Неделю тому назад я, кажется, изъял у вас первый талон нарушения? Законно? – Вполне. – А теперь… Терещенко молчал, представляя сцену изъятия второго талона у Романовского. Он уже видел поблескивающую сталь ножниц, с хрустом сжимающую плотный кусок бумаги. Эта операция для гражданского летчика побольнее хирургической: ножницы на целый год отрезают нить, связывающую человека с небом. – Для меня достаточно авторитетен руководитель полетов – сказал он. – Прошу ваше пилотское свидетельство. – Зачем? – Не будьте ребенком, Романовский. За такой проступок согласно Наставлению положено изъять талон. – Не было нарушения. – Неосмотрительно живете, Романовский. Распыляетесь. Вам хочется схватить павлина за хвост и в небе, и в газете, и профсоюз еще на себя взвалили. Не многовато ли? Целесообразно выбрать одно из трех. Вернее, из двух: летную нагрузку я с вас сегодня сниму. – Это не сделает вам чести. Более того – будете раскаиваться. – Угрожаете? – Совесть вам покоя не даст. – Гм… Совесть… Абстрактно, Романовский!.. Почему вы меня не жалуете, почему всеми средствами пытаетесь меня опорочить, подорвать авторитет? Нас в кабинете двое – говорите открыто, хоть матом ругайтесь, но дайте мне понять вашу суть. Что вы за штучка, Романовский? |