Онлайн книга «Молчание сфинкса»
|
— Бред какой-то. А кто дает такие объявления? Зачем? — Мещерский снова поморщился. Он хотел говорить с Катей о Кравченко и, конечно же, о деле, которое ждало их в Лесном, о важном серьезном деле, о Салтыкове, Лыковых, которые были допрошены Колосовым и, слава богу, отпущены, о своих подозрениях и сомнениях. А тут какая-то чепуха — «купон счастья»… — А ты бы смог поверил" в то, что желания твои, если их отослать с этим купоном счастья, исполнятся? — спросила Катя. — Я? Ты что, смеешься? — Нет, я ее смеюсь. Я думаю: а кто-нибудь в такие вещи верит? — Ну знаешь. Дураков хватает. — А умных? — Катя вздохнула. — Если кто-то дает такие объявления, значит, он на что-то рассчитывает, надеется, иначе какой смысл? За одну рекламу сколько заплачено. Вот интересно, какой процент поверивших и написавших? Мещерский хмыкнул: эх, Катя, Катенька! В сущности, что говорить? Ты, как ни крути, женщина — слабым изменчивый пол. Отсюда и такие своеобразные защитные реакции… — Ты прочел дневник? Весь? — спросила Катя после некоторого молчания. Они ехали не спеша. Шоссе серой лентой ложилось под колеса… Асфальт успел высохнуть. Лес но обеим сторонам дороги был расцвечен яркими красками осени. — Я его просмотрел, пролистал, Никита мне дал с ним ознакомиться, — Мещерский пошарил в бардачке, вытащил темные очки — солнце слепило глаза. — Трогательная исповедь юной гимназистки. Кстати, эта Милочка Салтыкова много там напридумывала. Например, эта история про князя Викентия Лыкова… — И Нину Мещерскую, про которую Иван Лыков говорил? — Она моя прапратетушка по отцовской линии. Между прочим, в нашей семье все рассказывалось совершенно по-другому. Про бестужевский клад, про заклятье, про условия и убийства никто ровным счетом ничего не слыхал. Говорили, что Нина просто бросила князя Викентия Лыкова ради Константина Салтыкова, старшего брата этой самой Милочки. Викентий Лыков не перенес измены и пустил себе пулю в лоб. То же самое и Ваня мне в тот раз рассказывал со свойственным ему колоритом. — Милочка пишет в дневнике, что и она тоже так думала, а вот их управляющий… — Катя, хочешь знать мое мнение? — спросил Мещерский. — Этой девочке в тринадцатом году было ведь шестнадцать лет. Она записывала в дневник то, может быть важно и занимательно именно в этом возрасте. В пору тинейджерства, скажем так. В эти годы не рассуждают, не сомневаются, а принимают многое за чистую монету. Верят, вполне искренне верят, а затем разочаровываются в этой своей слепой вере. Так было и будет. Ты вспомни себя — какая ты сама была ты в девятом классе? — Сережа, мне кажется, я этого уже не помню, — Катя усмехнулась. — Зато я помню. И тебя помню, и себя, дурака, и Вадьку. Как он на мопеде-то с обрыва сиганул! На даче-то! А у тебя была такая шерстяная ниточка на запястье с узелками — ты еще верила, что она что-то там приносит… не помню что… И еще у тебя был дневник с наклейками разными. — Песенник. Тогда мы это называли — песенник. Все девчонки. Тексты Пугачевой туда записывали, потом Цоя, «Кино», "Алису, еще кого-то. А еще, помнишь, была такая игра — не купон счастья, а что-то вроде кисеты «Найди друга». Тогда мы поголовно эти анкеты заполняли и рассылали. Я и правда верила, что таким способом можно друзей найти, хоть в другом полушарии. Вере — это любопытная материя, Сережа. — Особенно в таком возрасте, — улыбнулся Мещерский. * * * А в Лесном их ожидал сюрприз. На ступенях главного входа на фоне белых коринфских колонн играли музыканты — виолончель, альт, скрипка и флейта. Молодые совсем ребята, студенты консерватории. Мещерский от, растерянности и смущения едва не врезался в бочку с дождевой водой: как же это понимать? Позавчера только труп в овраге, страх, горе и слезы, а сегодня — пожалуйста вам — классический квартет исполняет Моцарта и Шнитке. — Немного музыки и солнца, — громко возвестил Роман Валерьянович Салтыков, слушавший квартет на вольном воздухе. — Это специально для вас, мои дорогие, — он поздоровался с Мещерским, поцеловал руку Кате. — Спасибо, большое спасибо, Екатерина Сергеевна, голубчик, все устроилось как нельзя лучше. Сегодня рано утром прибыли на машине двое таких молодцов в бронежилетах. Очень, очень внушительный вид. И собака с ними, овчарка. Будут теперь охранять парк и окрестности. Я разместил их в павильоне «Зима». — Разве охрана будет не с вами во флигеле? — спросила Катя. — Нет, в доме их не будет. — Но почему? — удивленно спросил Мещерский. — После таких событий мне кажется, что именно дом в ночное время нуждается в… — В моем доме их не будет, — повторил Салтыков. — Они нас стеснят. Вполне достаточно того, что они займутся патрулированием парка. — Он тоже с тобой согласен? — тихо спросил Мещерский, кивая: в конце аллеи появился Малявин. Он был черном строгом костюме. Шел медленно, понуро, нехотя… — С Денисом Григорьевичем мы это еще не обсуждали. Я не хочу докучать ему такими мелочами. Ему сейм хуже, чем кому-либо. Такая утрата, — Салтыков покачал головой. — Он был болен эти дни. А тут у нас сразу все работы встали. — Да? А я-то думал, что вы уже обследовали то подземелье под фундаментом павильона, — Мещерский нем село усмехнулся. — Я пока приостановил все, — сказал Салтыков. — Не до этого сейчас. Потом возобновим, обследуем. Тебя нравится, как они играют? — он повернулся к музыкантам. — Какие виртуозы! — Где ты их откопал? — О, это в консерватории — заглянул случайно с приятелем из французского посольства. Он меня и познакомил. Молодежный квартет, победитель конкурса в Праге, — Салтыков разглядывал молодых музыкантов, как кукол — восхищенно и придирчиво. — Как всякие начинающие гении, они бедны, неустроенны… Я пригласил их сюда. Возможно, мы даже снимем с ними клип здесь, в декорациях усадьбы… Ты осуждаешь меня? — Что ты, нет, — Мещерский потупился. — Здесь было очень плохо все эти дни. Очень тяжело, понимаешь? Какое-то смертное оцепенение во всем, отчаяние, страх, недоверие и апатия… Прежде я так любил это место, а сейчас начал ловить себя на мысли, что… В общем, я не мог дальше этого выносить. А тут первое за эти дни радостное известие — освободили Алексиса, Лешеньку… Ну я и решил устроить маленький праздник. Эти мальчики — они очень музыкальны, очень талантливы… А в Лесном всегда звучала музыка. Здесь когда-то играл сам Гольденвейзер. А у прежних владельцев Лесного, князей Лыковых, говорят, даже был свой собственный роговой оркестр. — Из крепостных? — спросила Катя. — Да, конечно же, из крепостных… Сереженька, я тебя спросить хотел, а что Аня, она… — Она снова работает в антикварном магазине. Это все, что я знаю, — сказал Мещерский. — Может быть, ты все-таки сам позвонишь ей? — Непременно. Л и тогда хотел. Тогда… Как же все это… ужасно! Ведь было так хорошо, и вот, — Салтыков махнул рукой. — Вы устали с дороги. Екатерина, Катенька, прошу вас; чувствуйте себя как дома. Сегодня мы не станем больше говорить ни о смертях, ни об убийствах — сегодня будет только музыка. Друзья! — окликнул он уставших музыкантов. — Пожалуйста, продолжайте! |