Книга Фоторобот в золоченой раме, страница 33 – Сергей Зверев

Жулика повязали на выходе из грузинского кабака на Полянке, где он проводил основное время. И покололи уже по дороге, не доезжая до отдела полиции. Услышав, что ему могут вменить покушение на убийство, он во всех грехах стал обвинять подельщицу. Когда опергруппа заявилась к ней в трёхкомнатную квартиру в центре Москвы, там кроме неё застали ещё троих чеченцев. Вскоре появилась группа поддержки — две машины кавказцев, с претензиями: мол, что вы на нашу подругу наезжаете. Платов прозвонил в местный отдел, вызвал группу немедленного реагирования, а потом объявил, что при попытке противодействия проведению следственных действий он будет стрелять.

— Тут вам не горный аул! И мне на вашу кровную месть плевать! Всех уложу! — В голосе Платова прозвучали такие нотки, что дикари ещё потёрлись чуток да и бросили свою боевую подругу на произвол судьбы.

Затем отдел отработал по таджику, который насиловал пятнадцатилетних девочек. Последняя ему настолько понравилась, что он дал ей номер своего мобильного телефона и изъявил желание общаться с ней дальше. Девчонка была племянницей сотрудника отдела, поэтому оперативники трудились со всей пролетарской ненавистью.

Девушка по телефону вытащила влюблённого рыцаря на встречу. Принимали его по-жёсткому. В результате задушевных бесед лицо задержанного постепенно утратило сходство с человеческим, хоть сейчас в ужастиках снимайся. Из мерзкого дегенерата выбили показания — признание в трёх разбоях и пяти изнасилованиях.

Платов напоследок объявил мерзавцу:

— Не дай бог после зоны вернёшься в мой город. Грохну и не поморщусь. Понял, ишак?

— Понял! Понял! Всё понял…

В итоге Платов простудился, кашлял так, что, казалось, выплюнет бронхи. Но взять больничный не мог — отрабатывал и задерживал жителя Белгорода, притащившего в Москву два парабеллума, немецкий автомат МП-38 и три мешка патронов — всё в рабочем состоянии. Накопал всё это в лесах и приехал торговать в стольный град, потому что тут цены выше.

Между тем Ирина Левицкая развила кипучую деятельность. Опять принялась писать жалобы с требованиями прекратить дело и выплатить ей компенсацию. Досталось в них и Платову, так что опять начались служебные расследования.

По очередной кляузе Платов отписывался до позднего вечера. Голова гудела, как пустой чугунок, а пальцы всё тянулись включить в текст рапорта пару нецензурных слов.

Позвонил Шведов и предложил:

— Кончай работать. Давай по пивку.

— Умеешь ты уговаривать…

Когда он добрался до пивного немецкого ресторанчика «Пивнушка» на Ленинском проспекте, Шведов уже ждал за столом. Одна кружка опустошённая, к другой он уныло прикладывался.

— Чего горюешь? — Платов присел за столик. — Тоже по заявлениям Левицкой отписываешься?

— Отписываюсь.

— Я сегодня по трём бумагам от неё отписался.

— То ли ещё будет. Она с цепи сорвалась. Жаждет крови. Хочет сатисфакции. Она считает, что купила прокурорских и теперь вот может творить что хочет. Но нам это выгодно. Она ставит в дурацкое положение тех, кто с неё слупил бабки. Те рассчитывали втихаря засосать цифру, сидеть ровно, не отсвечивая, с удочкой на Мальдивах. А эта тварь им все карты путает.

— Она классическая психопатка. — Платов отхлебнул пива. — Я ещё ни одну женщину не видел, которая пыталась бы стрелять по спецназу… Если только шахидки.

— Шахидка. — Шведов улыбнулся. — Ирина Левицкая — шахидка. Звучит. А религия какая?

— Золотой телец.

— М-да. Валер, ты сдаваться, надеюсь, не собираешься?

— Нет.

— Тогда ещё побьёмся. Мы же опера. Профессиональные игроки. И обыграем любого. И наш следующий ход?

— Главный довод наших оппонентов — завис умысел. Вот и будем его доказывать. А для этого надо разваливать художника. Гурского этого.

— Вот это по-нашему! — Шведов стукнул о стол кружкой. — Завтра с утречка и начнём. Покажем, что такое старый добрый милицейский беспредел.

* * *

К адресу Шведов с Платовым подкатили ранним утречком. Старинный московский дворик. Полуразвалившееся двухэтажное здание. Подвал с вросшими в асфальт окнами. Эти окна принадлежали мастерской Гурского.

— Тихо. Спокойно, — произнёс Платов. — Лепота.

— Пошли, приглядимся.

Дверь в подъезд была закрыта, но Платов профессиональным движением резко дёрнул её на себя — если сделать это умело, замок размыкается.

За дверью лестница наверх вела к квартирам, а справа имелась обшарпанная деревянная дверь мастерской.

Опять проблема вечная — как зайти в адрес. Судя по доносившимся из-за неё звукам, какая-то жизнь в мастерской теплится. Вода лилась. Шаги. Разговоров не было — скорее всего, хозяин мастерской дома один.

— Подождём, — предложил Шведов. — Должен же он выйти.

Ждать пришлось минут двадцать.

Наконец щёлкнули замки. И на пороге с мусорным ведром появился долговязый небритый мужчина в годах, на нём были спортивные брюки, растянутая майка и шлёпанцы на босу ногу. Платов толкнул его внутрь, пришпилил ладонью к стене и деловито поинтересовался:

— Леонтий?

— Да, — испуганно кивнул мужчина. — Вы чего ваще? Покиньте квартиру.

— Только через твой труп. — Платов отпустил художника, демонстративно оттянул ему майку на груди. — Фраер ты гнутый. Ты в теме, что за тобой должок?

— Какой должок? — прохрипел Гурский, глаза его округлились от ужаса.

— Миллион долларов. Отдашь — и живи спокойно. Носорог сделал ноги. Все долги на его подельниках.

— Я не понимаю, о чём вы!

— О том, что он кидалово устроил авторитетным людям, а ты, сморчок, ему подписи на картинках выправлял. Не так? — Платов взял хозяина мастерской за горло.

— Вы меня с кем-то путаете.

— Да я говорил, что ничего не получится, — встрял в беседу Шведов, втягиваясь в диалог. — Валим его и уходим. Подвесим на ремне, чтобы как самоубийство прошло.

— Да базара нет, — кивнул Платов. — Легко.

— Я… Я… — Гурский потерял дар связной речи.

— Ну чего ты, крыса? Рисовал подписи? Отвечать!

— Да. За четыреста-пятьсот долларов! Какой миллион?! На краски еле хватало!

— Значит, лимон с тебя не взять, — задумчиво произнёс Шведов. — Ладно, может, и выживешь. Если докажешь, что только рисовал и в коммерции не участвовал.

— Да я что — я просто художник. А это они продавали. За миллионы страшные. А мне пятьсот баксов.

— Ну, рассказывай, Репин ты наш. — Платов отпустил художника и втолкнул его из маленького коридорчика в просторное помещение мастерской.

Так и должна выглядеть мастерская художника не от мира сего. Раковина, в которую со звоном падали капли из медного крана. Мольберты. Иконы на стене. Пара десятков картин — пейзажи, натюрморты, религиозные сюжеты, выполненные мастерски. В углу сложены упакованные в целлофан картины. Вдоль стен шли полки с толстыми фолиантами по изобразительному искусству. На двух мольбертах старинные картины. Пахло красками и химикатами. Везде валялись бутылки, пакеты, предметы одежды, мятые листы бумаги — бардак жуткий.