Книга Укрощение красного коня, страница 72 – Юлия Яковлева

— Философии насчет жерновов понять не хотят? Надо назвать покрасивее. Жемчуга, например. А то — жернова…

Журов сел на ступеньки. Кивнул рядом.

— Тут коротко не поговоришь. Или есть другие дела?

Сел и Зайцев. В кармане стеклянно булькнуло, напомнив о себе.

— Есть неплохая идея, — сказал он Журову.

Товарищ Панкратов был не дурак. Зайцев вполне оценил его стратегию. Опытный и мудрый алкаш, алкаш с предохранителем. Чтобы не квасить по‑черному, не сойти с круга, задал себе трудные границы — только импортное. Опыт Зайцеву понравился. Качество импортного свинобоя не оставляло желать ничего лучшего на этом свете.

Он не очень помнил, как они с Зоей сели в поезд. Крутые ребра реальности приятно подтаяли, углы жизни блаженно смягчились. Руки мотались легко. Зоино ледяное презрение смешило. Как и собственные ноги, которые шли не туда. В купе сразу повалился спать. Проспал весь день. Обнаружил за окном малиновый закат. Ужаснулся: всю ночь теперь куковать.

Зоя обдала его морозным взглядом. Но консервная баночка перед ней, из пайка товарища Журова, была пуста, а кирпичик армейского хлеба — подщипан с одного конца. Консервы и хлеб Журов всучил ему почти силком — уже на темном перроне, когда его паровоз выпростал пышный рукав белого дыма и дал свисток. Сунуть еду обратно Зайцев уже не успел.

— Не свались под поезд, милиция! — захохотал Журов, чуть не упал сам и, махнув на прощание рукой, втащил себя за поручень в вагон — под неодобрительный взгляд кубообразной проводницы.

— Нажрались, — прошипела Зоя. И вышла с прямой шеей.

Они были на пути в Ленинград. Роли вернулись: конторская фифа с передовыми принципами — недалекий мильтон с домостроевскими взглядами. Зайцев снял рубашку и брюки, блаженно ощущая всем телом холодок крахмальных простыней. И не успев ни как следует ужаснуться утренним перспективам («вот завтра‑то башка треснет»), ни обежать мысленно ночной разговор с Журовым, снова провалился в темноту. И в темноте этой не навестили его ни обессилевшие скелетики с распухшими животами, ни отчаявшиеся матери с ввалившимися глазами и руками‑цевками. Ни Пряник, ни Жемчужный, ни курсанты, ни Артемов, ни товарищи Буденный и Тухачевский, ни собаки. До самого утра.

Тушенка в дрожащих желатиновых каплях, черный хлеб и горячий чай на завтрак показались ему пищей богов.

Зоя глянула строго раз, другой. Потом лицо ее смягчилось.

— Вам плохо? — сочувственно спросила она.

«Ну и видок у меня, наверное», — подумал Зайцев. Перекатил непрожеванное за небритую щеку и ответил честно:

— Как ни странно — хорошо.

Да, импортный коньяк — это вещь. После приятельства с отечественным продуктом он бы проснулся с ощущением, что в голове топор. Мысли были легкими, ясными. А может, все дело было просто в том, что он, наконец, выспался — наконец, кто‑то отключил жару за окном.

Зоя глядела веселей. Словно приближение к Ленинграду тоже наполняло ее силой.

Она даже слегка улыбалась, поглядывая в окно.

— Чему вы улыбаетесь?

— Разлука все расставит по своим местам.

Очевидно, остатки дорожной интимности еще болтались на дне, и она, как Журов, спешила распить их с собеседником, которого вскоре покинет навсегда.

— Верно? Что, товарищ Зайцев? Скажете, я не права?

— В целом — да. Главное, чтобы места оказались как надо.

— То есть?

— Разлука расставляет, да. Но не факт, что туда, куда нам хочется.

— А что?

Начинать следовало осторожно.

— Может, ваш герой, посидев без вашего очаровательного общества, все взвесил — и решил вернуться к жене. Партийная карьера, знаете ли, моральный облик. Дело большое. Такие вопросы романтическим наскоком не разрубаются.

У Зои презрительно дрогнуло лицо. Но она ничего не сказала. Зайцев приободрился.

— Вы бы не спешили к нему на крыльях любви. Позвоните сначала. Прощупайте почву, — принялся советовать он. — Как бы невзначай.

— Много вы понимаете! В любви.

— Считайте, что я просто представляю собой мужской пол, — миролюбиво предложил Зайцев.

— Чушь! Мужчины и женщины — всего лишь люди. В вопросах пола и отношений между полами они одинаковы. В старину, может, и водились различия, насаждаемые и поддерживаемые охранителями, косными классами. Но сейчас…

Оседлав любимого конька, она в мгновение ока унеслась так далеко, что Зайцеву не оставалось ничего, как только дать обеими ладонями по столику. Подпрыгнули пустая банка, хлебные крошки и Зоины плечи. Она умолкла.

— Слушайте, вы… Вернетесь в Питер — и вы пропали!

— Что вы…

— Слушайте. Финтить я с вами не намерен. Дело ваше плохо. Хуже, чем вы думаете.

— Что вы несете?

— Я знаю об этом наверняка. И говорю вам прямо, польку‑бабочку танцевать вокруг вас не собираюсь. Вас он отослал в эту поездку с надеждой, что вы сами все поймете и не вернетесь. Так поймите, наконец!

— Вы не понимаете… Вы хоть понимаете, насколько оскорбительны ваши слова? По отношению к человеку, которого вы никогда не видели. Человеку, которому вы и…

— Отослал — чтобы не видеть больше.

Она не верила его словам. Но тону, похоже, верила против собственной воли.

— Кто вам сказал? Вы с ним даже не знакомы! Я вам даже ни разу не назвала имя!

— Хорошо. Не знаю. Не спорю. Просто выслушайте. И с этими фактами на руках — сами поглядите на ваши с ним высокие отношения. Я вам свое мнение не навязываю. Хотя оно таково: сойти на ближайшей станции, раствориться, исчезнуть, никогда не возвращаться в Ленинград. Союз большой.

— Вы…

Зайцев не дал ей перебить его.

— Ваш женатый герой — не герой. Совсем не герой.

— Да кто дал вам право? Этот человек в сто, в тысячу раз лучше вас.

— Договорились, я дерьмо. А от него мне просто передали приказ оставить вас в Новочеркасске. Как угодно. Вплоть до…

— Лжете.

— Зоя!

— Кто вас надоумил? Она?

Зайцев мог рассчитывать на свое умение колоть трудных свидетельниц. Но спорить с влюбленной женщиной…

— Мой совет: уезжайте сами. В провинцию, в союзную республику. Найдите службу. Устройтесь. Вы справитесь. И ребенка сами подымете. Это единственное, что… Иначе конец. Совсем конец. В худшем смысле.

Она молчала. Убедилась, что он сказал все. Поверила, наконец?

Ее лицо чуть озарилось.

— Я поняла. Вы все еще пьяный.

Поднялась.

— Зоя, прошу вас. Сделайте, как я говорю. Верьте. Ведь у вас малыш скоро. Вы теперь не только за себя саму решаете.