Онлайн книга «Кошки-мышки»
|
– Что случилось, Джонни? Почему ты так себя ведешь? – Если я веду себя как-то иначе, нежели обычно, я этого не замечаю. Почему ты так болезненно реагируешь? Я держал ее за плечо, он высвободилась. – Ты поцеловал меня так, будто у меня изо рта дурно пахнет. Ты разозлился из-за того, что я болтала про шляпки. Ты практически обвинил меня во лжи, потому что я не нашла ни одной красивой шляпки. А теперь чуть руку мне не вырвал. – Сожалею. Я просто тебе жизнь спасал. – А я думаю, что ты сожалеешь о вчерашней ночи. И хочешь взять назад и слова о любви и… – она запнулась, смутившись, – …о будущем. Я не стал ей возражать. Я провел ее мимо пяти ресторанов и остановился у «Жан-Пьера». – Может, здесь? – Нет, – отрезала Элеанор и, не дав мне шанса хоть что-то сказать, зашагала дальше. – Тогда, может, «Вревурт»? – Мне плевать. – Ну и почему не в «Жан-Пьер»? Там отлично готовят. – Я не хочу там есть. – Что, все напоминает о Вильсоне? Атака была незапланированной. Беспокойство заставило меня утратить самоконтроль. Я был слишком взвинчен, чтобы ходить вокруг да около, и недостаточно дисциплинирован, чтобы следовать какому-то плану. – Так ты поэтому меня сюда привел? – Почему ты не сказала мне, что знала его? Мы подошли к очередному перекрестку, и Элеанор ринулась через улицу прежде, чем я успел придержать ее за руку. Дождавшись меня на другой стороне, она пошла рядом и сообщила с прохладцей: – Я вообще знаю много людей, о которых тебе ничего не говорила. Я тебе рассказывала, как меня целовал Линдберг? Если интересно, могу и фотографии показать. – Тебе было известно, что я пишу статью о Вильсоне. – Я впервые об этом услышала, уже когда ты был в больнице. Элфи Уитцель писал статью о Томми Мэнвилле [48] для «Правды и любви», и мне пришлось дописывать за него, потому что ему срочно поручили доделывать твою «Нераскрытую загадку». Она говорила об этом как о совершенно заурядном рабочем моменте. – И все равно ты должна была мне сказать. – Почему? – Не всякий был в близости с жертвой убийства. – Не было у меня никакой близости с мистером Вильсоном. – Я не в этом смысле. Я про то, что ты его знала. Странно, что ты не сочла нужным о нем упомянуть. Я знаком с женщиной, которая выросла в том же районе Чикаго, что Лёб и Леопольд [49], так она сделала себе из этого факта карьеру. – Не так уж и близко я его знала. Элеанор посмотрела в сторону отеля, где жил и умер Вильсон, а потом отвернулась, словно это место было для нее не важнее, чем мавзолей Гранта. Дух противоречия в ней уступил место жутковатому равнодушию. – Ты его любила? – Не мели чепухи, Джонни. Ему было сорок семь. Давай не пойдем прямо сейчас в ресторан. Ты очень голоден? – А ты? – Я сейчас не смогу даже смотреть на еду. Давай посидим на Вашингтон-сквер. Было холодно. Полицейский смотрел, как мы усаживаемся на скамейку, и наверняка думал, что мы дураки. Или влюбленные, которым негде уединиться. Только сидели мы совсем не как влюбленные, между нами было сантиметров двадцать. – И давно ты с ним познакомилась? – С Вильсоном? – переспросила Элеанор. Мы сидели практически под окнами его номера. Достаточно было поднять глаза, чтобы увидеть его балкон. – В прошлом году. В сентябре. Тринадцатого сентября. – Говоришь, не так уж близко знала, а сама точно помнишь дату вашей встречи. Видимо, он был для тебя важен, раз ты это запомнила. Она рассмеялась. – Важен был не Вильсон, а этот день. Я тогда разорвала помолвку. Это сообщение вышибло из моей груди весь воздух. – А ты, я смотрю, о многом предпочла умолчать. – Я хотела об этом забыть. – Кто был жених? Она одернула платье на коленях, плотнее запахнула шубку. Мимо нас, борясь с пронизывающим западным ветром, прошли мужчина и женщина. Вечер был непогожий, а мы, как два дурака, ссорились на скамейке посреди Вашингтон-сквер. – Кто? Элеанор опять издала горький смешок, и женщина обернулась на нас. – Я терпеть не могла этого человека, – наконец произнесла Элеанор. – Хотя согласилась стать его невестой? Она кивнула. – Зачем? – Все ведь закончилось, почему же я так нервничаю… Просто папа тогда только женился на Глории. Не то чтобы мне не нравилась Глория… – Она состроила гримаску и быстро поправилась: – Глория очень хорошая. Папу обожает. А тот человек был меня старше, вроде добрый, хороший папин друг… – Так ты любила его или нет? – Господи… Она вдруг расхохоталась, и в этом хохоте не было никакого веселья. Такие звуки мог бы издавать тот, кто не смеялся много лет. Словно глухонемой вдруг обрел голос и принялся издеваться. В ее смехе слышался металл, он бил прямо под дых, и я не выдержал: – Замолчи! Полицейский стоял под фонарем и слушал, как она смеется. – Возьми себя в руки, – приказал я. Смех оборвался так же резко, как начался. – Извини, – пискнула Элеанор самым кротким голосом. – Оставим эту тему, раз она на тебя так действует. Может, выпьем чего-нибудь? – Нет, спасибо. Я хочу рассказать тебе, Джонни. Понимаешь, тогда я думала, что любовь к мужчине можно в себе развить. Я пыталась – но все равно с трудом выносила его поцелуи и прикосновения. Я думала, что фригидна. Я редактировала статьи для «Правды и любви», и там было много всего про женщин, которые не способны ответить на нормальную любовь. Я боялась, что я из таких, из ненормальных. Думала, что ненавижу мужчин. – Она смотрела мимо меня на фасад высокого многоквартирного дома, возвышающегося среди старых четырехэтажек. – Я еще никому в этом не признавалась. – Тебе не о чем волноваться, милая. С тобой все в полном порядке. Ты чудесная. Я наклонился к ней и взял за руку. От мысли о вчерашней ночи любви у меня вскипела кровь. Элеанор придвинулась ко мне, я ее обнял. К черту Уоррена Дж. Вильсона! Драма в кабинете Барклая начала меркнуть. Волосы Элеанор щекотали мне лицо. |